Философия в действии или Будни Росигуми

[Maeda_Mori]

Родившееся в

комментах к посту про «Шинсенгуми кэппуроку 1966»

www.diary.ru/~maeda-mama/p138294578.htm


Философия в действии или Будни Росигуми. Которое уже почти Синсэн.


Авторы:  Maeda_mama и  Vera Chambers:

Из полуночной беседы:

Maeda_mama: Когда Соджи родился, тоже вроде замтение было? Вот два чуда и надо было сразу разъяснять, особенно всяким столичным онмьодзи, чтобы потом не удивлялись.
Vera Chambers: Это чудо потом само всех разъяснило. Так, что больше никто не спрашивал .



Входит Окита, рассматривая меч:

Я предложил: "Угомонитесь, братцы!"
Но восемь оппонентов промолчали.
Их аргументы ждут хозяев новых,
а мой теперь порядком затупился.
Эх, не удался философский диспут!
Вернусь в казарму, к шахматам и Сайто.


Хидзиката, показывается в воротах, грозно сложив руки на груди:

Ага, явился! Слух пришел быстрее.
Опять начнёшь про "мягкие внушенья"?
Учти, на разъяснительной работе
процент убитых дО ста НЕ ДО-ХО-ДИТ!
Еще ты пару раз вот так пройдешься -
И фигурантов вряд ли допрошу я!

Гэн-сан, досадующе:

Опять меня стихами отвлекают!
А кто им будет делать онигири?!
А кто саке им на ночь подогреет,
Кто, наконец, вшей выбьет из футонов?!
Им всё стихи! Кто после тренировки
Смывает кровь и счет ведет убитым?!
Кто выметает Тэцу? Я! А им всё
Стихи слагать и гнать пургу про сливу!!!

Яманами, внушительно потрясая гроссбухом:

Ну что, еще одну в пассив катану?
Да сколько ж можно! Нет, я понимаю,
Что Тёсю стали очень твердолобы
И тупятся мечи об ихни кости,
Но мы едва концы с концами сводим!
А кто вчера хаори кровью зАлил?
Одни убытки! Хватит! Ухожу я
Считать амортизацию боккенов
По методу уменьшенных остатков!

Сайто, в сторону:

Чтоб не залить своё хаори кровью,
Шаг сделайте назад, врага ударив,
А чтоб катана не тупилась часто,
Врагов мочите голыми руками,
Как объяснял вам дядя Мацубара.
Что в головах у вас? Чай не опилки.
Один я без убытков. Впрочем, верно -
Благоразумных не берут в герои!

Окита:

Ох, Камисама! Я хотел как лучше...
Тосидзо-сан, все сделал как учили:
Сказал, что из Синсэна, сам назвался...
Они в ответ: "Вот ты-то нам и нужен!"
Нет, правда, Кейске-кун, я не нарочно!
Из жалованья смело вычти сумму!
Гэн-сан, и Вас я не хотел обидеть,
сию секунду перейду на прозу.

*Тихо, в сторону*
Тэцу. Смойся. Глупее нет - считать, что рыжей гривы
ни за метлой, ни за совком не видно!

Тэцу, *роняя метлу и совок, прыгает на кучке мусора*:

Окита-сан! Я Вами восхищаюсь!
Я тоже в фило-как-там буду пЕтрить!
Конфуция в конспектах почитаю -
и сразу с Вами, на фило-какой диспут!

Замком:

Еще один внушатель фигурантам!
Да ни уменьем, ни умом не вышел.
Конфуций что сказал? "Почтенье - старшим"!
А ну-ка пшёл и всё тут сам повымел.
На месяц ты пойдешь Гэн-сану в помощь.
И чтоб молчал. И в додзё не просился.
Ослушаешься - вовсе не оставлю!
Вот Вам, Гэн-сан, и за пургу со сливой!
Ну, то есть - волноваться не придется,
И будет время средь хлопот для хокку.

Серидзава:

А ну-ка, Тэцу, дай сюда совок мне.
Ведь он, по сути, все равно что тэссэн,
Как объяснял Лэй Чин недавно Вере.
А главное - и складывать не надо!
А ваши хокку, Тоси-сан, фигня на палке,
Мой выбор - танка собственною кровью!

Замком, мееедленно начиная улыбаться:

Я рад, сердечно рад, начальник!
Однако всё удачно разрешилось.
Особенно приятно, что в подпитьи,
с гайдзинами и с лисами общаясь,
Вы об искусстве боя не забыли!
Вам что совок, что тэссэн - все едино.
Вы, главное, к сэппуку протрезвейте,
А то, боюсь, не выйдет ваша танка.

Гэн-сан:

Вот же нАпасть! От новости живот аж прихватило!
Наверно, худшего кохая не бывало ни у кого
с начала всех литературных критик!
Одно приятно: с Тэцу я оглохну -
и ни пурги, ни сливы! Тоже дело.

Ниими, вкрадчиво, из-за замкомьего плеча:

А ктой-то там чего про Серидзаву?..
А чтой-то я про это и не знаю?..
А что до танка, то есть в этом опыт -
Он в Тэнгу-то его писал когда-то.
Наш Серидзава-сан - поэт великий,
И у него почту за честь учиться.

Замком, не оборачиваясь:

Мы вас научим, и не сомневайтесь.
По части хокку кровью - это к Сайто,
А по сеппуку - это вам к Хараде,
Он в этом деле опытный синсэнец.
И если вдруг разрез... строка не выйдет,
Они почтут за честь помочь вам, друг мой.

Замком, прочувствованно:

Гэн-сан! Я вдруг подумал...
Заботы Ваши тронули мне сердце!
Минутку подождите - в новом хокку
Я воспою хозяйственные нужды.
Не то! Ряды хаори после стирки!
Вот память что настойчиво мне кажет!
Ведь Вы их все собственноручно отмывали.
И кстати: Вас я, Сайто, понял верно?
Для тренировок новые приемы?
Немедля рядовым их объясните.
Пусть будут впредь в бою поаккуратней.
А то Гэн-сан объявит забастовку.

Гэн-сан:

Вы в том году про кимоно писали,
Что-де "под снегом мило так висели"!
Кто их не снял тогда в мороз с веревки,
Что все они потом колОм стояли?!
Одними хокку, Тоси, сыт не будешь.
Пойду добавлю в тазик больше синьки...

Сайто, негромко и веско:

Вас понял. Объясню тот финт немедля,
Но не ручаюсь, что все будут живы -
Особенно с тем пресловутым "муто", -
Вы знаете, меня порой заносит...
Но ради нужд хозяйственных Гэн-сана
Пойду на что угодно. Мы же знаем,
Что если он объявит забастовку,
То вши с клопами нам войну объявят. )))

Окита, который все это время молча дожидался конца разборки:

Хадзимэ-сан! Я с Вами! Виноват я,
И мне, пожалуй, поучиться не мешает.
Тем более, что завтра мы дежурим.
А Ваши коррективы очень ценны.
Они помогут разъяснять...понятней.
И, кстати, Вы точило мне вернёте,
а то вчера весь вечер Вы возились.
А после мы и в шахматы сыграем!

Сайто:

Верну, конечно. Вам оно нужнее.
Напомните мне завтра: для Саннана
Прихватим мы, пожалуй...аргументов.
Пусть Тёсю философия враждебна,
Не стоит ей бесхозною валяться!

Ниими:

Пусть Тёсю философия враждебна,
Но Кондо философия враждебней.
Того гляди, он нас тут всех замочит
И это Росигуми сам возглавит!
Быть может, с ним поговорить серьёзно?

Серидзава:

Боюсь, мой друг, к нему добры вы слишком...
Тьфу проваль, снова вспомнил тех гайдзинов.
Что толку в разговорах и советах?
Потребней хирургические меры.

Хидзиката:

Нет, Серидзава-сан, совок не годен:
Им заболевший орган не отнимешь.
В одном Вы правы: кроме хирургии
Гангрену мы ничем не побеждали.
Но я не думаю, что все тут так серьезно:
Нарыв мы вскроем очень аккуратно.
Немного профилактики - и вскоре,
глядишь, здоровым будет Росигуми!

Ниими, прячась за Серидзаву:

А я... а я врачей боялся с детства...
И кажется, ловлю, куда он клонит...
Так может, это... "Капли - и не резать" (с) ?
Глядишь, пройдет само, без приключений...

Сайто, издали:

Ниими-кун, пора на тренировку!

Тэцу, гордо подбоченившись:

А вы, товарищ Камо, между прочим,
Раз держите совок, так либо взяли
Метлу и прибрались, либо валите
И не мешайте добывать зарплату!

@темы: Веселое

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Возвращение героя

Несмотря на неукротимую волю к власти, командир обладал своего рода чистотой, которой был обязан своему скромному происхождению и которую закалили годы тренировок с мечом. В императорской столице его войска превратились из проводника «верности и патриотизма» в орудие хладнокровного убийства, но все же самая суть этой чистоты в его сердце сохранилась. И хотя скоротечное богатство, высокое положение и почет, которых, по словам Кондо, он никогда не желал, испятнали эту чистоту, его вошедший в историю неизменный героизм, который сопутствовал ему и в смерти, послужил ей украшением.

Часть десятая

После событий в Икэдая в Киото не нашлось бы ни единого человека, кто не слышал бы имени Кондо Исами или не знал о смертоносном отряде, которым он командовал. Это вовсе не значит, что Синсэнгуми завоевали любовь жителей императорской столицы, которые по-прежнему сочувствовали роялистам. Одно упоминание о солдатах Кондо пробуждало ненависть у роялистов, чьих товарищей они убили, страх у тех, за кем они охотились, благодарность и одобрение у протектора Киото и верхушки бакуфу, а также благоговение и даже восхищение у жителей провинции Мусаси и столицы сёгуна, находившейся в трехстах милях на востоке.

В конце августа 1864 года командир Синсэнгуми уже не был тем стойким и замкнутым учителем фехтования, который вместе с семью своими лучшими бойцами покинул Эдо в феврале прошлого года, чтобы вступить в нестройные ряды Ополчения роси, и даже тем командиром, который менее года назад уничтожил своего единственного соперника, с которым делил пост. Самомнение Кондо, взлелеянное его волей к власти, по словам Нагакуры, выродилось в «безрассудное <...> и эгоистичное поведение». После убийства Сэридзавы Кондо правил Синсэнгуми как тиран. «Он обращался с нашими товарищами в ставке в Мибу так, словно они были его вассалами. Если они не слушали его, он брался за меч».

Многие из ополченцев, включая Нагакуру, разочаровались в отряде и даже негодовали на своего командира. Они подумывали покинуть Синсэнгуми, что безусловно каралось смертью. «Появились признаки того, что ополчение может распасться». Шестеро офицеров, включая Нагакуру, Хараду, Сайто и Симаду, обратились к князю Айдзу с жалобой. Вероятно, они ожидали, что Кондо прикажет им совершить сэппуку за нарушение устава. Но князь Айдзу не собирался допускать ни смерти этих шестерых испытанных воинов, ни развала своих отборных войск — его как протектора Киото и хозяина Синсэнгуми волновало, что «это могут приписать моей недальновидности». Он не сообщил командиру ни о своей встрече с шестью ополченцами, ни об их жалобе. Вместо этого он собрал всех семерых, включая Кондо, чтобы уладить дело за дружеской чашкой сакэ.

Вероятно, неуверенность в завтрашнем дне, постоянная угроза неминуемой смерти и юношеская злость в сумме вылились в неукротимое распутство, царившее среди самураев обоих лагерей. Существует присловье: герой охоч до плотских утех. Кацура Когоро из Тёсю определенно был героем. Его визиты в гостиницу Ёсида, что в веселом квартале Санбонги у западного берега реки Камо, вошли и в историю, и в легенды. Кацура собирал ценные сведения с помощью своей любовницы-шпионки и будущей жены — гэйги Икумацу, развлекавшей покровителей из Айдзу, Кувана, Синсэнгуми и прочих из лагеря Токугава (64). В опасный период после битвы у Запретных врат Икумацу спасла Кацуре жизнь. Когда его товарищи отступили в Тёсю, он тайно остался в Киото, чтобы собирать информацию. За ним охотились яростнее, чем за всеми другими, кто выжил в Икэдая. Самураи Айдзу и Синсэнгуми, разыскивая его, прочесывали город. Переодевшись нищим, он пятеро суток прятался под мостами на Камогаве, среди множества тех, кто в пожаре войны остался без крова. Каждую ночь Икумацу храбро пробиралась по кишащим опасностями улицам, чтобы принести ему рис, иначе его ждала бы голодная смерть. Позднее ее схватили и допрашивали на предмет его местонахождения, но тщетно. В конце концов Кацура сбежал в хан Цусима, оставив Икумацу в надежных стенах киотского представительства Цусимы.

Есть мнение, что у Кацу Кайсю было множество любовниц только потому, что он был героем. Начав подниматься по иерархической лестнице Токугава, этот великий человек приобрел большой дом в Эдо, в районе Акасака, подходящем для человека его положения. В доме Кацу жили молодые служанки, и ни одну из них хозяин не обошел вниманием. Они оставались в его доме вместе с детьми, которых рожали ему, под одной крышей с его женой и другими детьми. Супруга Кайсю, Тамико, в прошлом была гейшей. Она была истинной хозяйкой дома, которую слуги боялись и уважали. В 1887 году двор пожаловал Кайсю титул графа. Бывшая гейша стала графиней и супругой одного из самых выдающихся людей Японии. Ее слуги каждое утро выражали ей свое почтение. Они усаживались в официальной позе в ряд у входа в ее комнату и приветствовали свою госпожу одновременным поклоном. Кайсю по-своему тоже уважал супругу: «Родись Тамико мужчиной, из нее вышел бы великий государственный муж. К ее чести говорит также то, что она никогда не ссорилась ни с одной женщиной из тех, с кем я делил ложе».

Вот что говорил Кайсю о плотских желаниях великих людей: «Молодому человеку нелегко подавить зов плоти, как бы он ни старался. Однако самая мощная его [движущая сила] — это стремление к величию. Превосходно, если в пламени своих амбиций он может сжечь зов своей плоти. Истинный герой тот, кто способен подавить разгорающуюся страсть. Прежде чем он это осознает, его амбиции будут постепенно вести его к великим целям, <...> и посторонние мысли более не будут этому мешать».

Если Кацу Кайсю анализировал плотские желания героя, то его учитель, Сакума Сёдзан, приветствовал сладострастие великих людей. В эпоху Токугава, если глава самурайского дома не производил на свет потомка мужеского пола, его род мог прерваться. Сакума был столь же озабочен острой необходимостью обзавестись сыном, сколь и убежден в собственной исторической значимости. Он открыто заявлял, что единственное предназначение женщин — рожать и что великий человек должен зачинать детей со столькими женщинами, со сколькими может, во благо общества. Поскольку женщина — всего лишь машина для производства потомства, ее внешняя привлекательность вторична в сравнении с ее способностью рожать здоровых детей. Кроме своей жены Дзюнко, младшей сестры Кайсю, Сакума содержал еще по меньшей мере двух любовниц, одна из которых родила ему его единственного сына. В сентябре 1864 года, два месяца спустя после убийства Сакумы в Киото (65), когда Кондо Исами был в Эдо, Хидзиката Тосидзо послал Кайсю письмо, сообщая, что его «племянник» Сакума Икудзиро вступил в Синсэнгуми, чтобы отомстить за отца (66).

Несмотря на свою неоспоримую амбициозность, Кондо Исами, оставивший в Эдо жену и ребенка, в Киото никогда не «сжигал зов своей плоти». Грубовато-привлекательный, знаменитый боец производил в веселых кварталах сильное впечатление. По словам Симады Кая, Кондо обычно одевался официально, в широкие штаны из дорогого шелка в тонкую темную полоску и черную креповую куртку, и выглядел скорее князем, нежели самураем без господина. Его одежду украшал фамильный герб Кондо — три горизонтальные полосы в круге. Он часто собирал густые волосы в пышный пучок на макушке, его большой рот был решительно сжат. На ногах он носил деревянные сандалии. Два меча на его левом бедре были скромной отделки, с черными рукоятями, в ножнах цвета воска. Несмотря на «безрассудное и эгоистичное поведение», при частых визитах в веселые кварталы Киото командир Синсэнгуми проявлял должную осмотрительность. Как вспоминал Симада: «Он всегда плотно задергивал занавески паланкина и прятал лицо под капюшоном».

За неполные пять лет, что Кондо провел в Киото, он снискал благосклонность многих женщин. Одну из них, куртизанку по имени Миюки, он поселил в доме в юго-западной части города. По словам Симосавы, она была «высокой и стройной красавицей двадцати трех — двадцати четырех лет от роду». Полвека спустя, в 1911 году, Миюки вспоминала свою первую встречу с Кондо: «Меня держали [в доме другого мужчины] возле Икэдая, где случилась вся суматоха. Внезапно в дом ворвались Синсэнгуми, заявив, что подозревают, будто такой-то ронин скрывается здесь. Они очень грубо обыскали дом. Я была перепугана, поскольку в те дни Синсэнгуми наслаждались, убивая людей. Пока я тряслась от страха, человек, показавшийся их командиром, подошел и всех успокоил. <...> Так я впервые встретила Кондо». Вскоре после происшествия Миюки получила место в Кицуя, в веселом квартале Симабара. Кондо явно ожидал найти ее в Кицуя, поскольку «пришел в первый же день, когда я там появилась». У Миюки была младшая сестра по имени Отака. «Он заботился о нас обеих», — говорила Миюки. Отаке было восемнадцать, и, как пишет Симосава, «она была не менее красива, чем ее старшая сестра».

«Я страдала от ревматизма, — вспоминает Миюки. — Пока я лечилась в доме врача в Фусими, Кондо заигрывал с Отакой, попивая сакэ. В конце концов они стали близки. Поскольку она работала в чайном домике в Осаке, я не могу назвать ее порядочной, но моя младшая сестренка не собиралась уводить его у меня». Отака родила Кондо девочку, которую назвала Ою. Имя писалось китайским иероглифом, означающим «отвага». Что это имя отлично подходило ее отцу — исторический факт. Что девочка не зря была его тезкой, подтверждает ее тетка. «Они были похожи как две капли воды», — говорила Миюки.

У Кондо был сын от женщины по имени Комано, работавшей в веселом квартале Санбонги. Как Икумацу развлекала людей из вражеского лагеря, чтобы обеспечивать Кацуру Кагоро жизненно важной для Тёсю информацией, так и Комано шпионила для Синсэнгуми. Миюки «не собиралась ей уступать. Много раз я посылала кого-нибудь забрать Кондо от нее и привести его обратно в Кицуя». Кондо вкушал прелести еще одной гэйги, по имени Уэно, которая, как обронил Симосава, «красотой не отличалась». Он также был близок с куртизанкой Кин, одной из соперниц Миюки в Кицуя. 23-летняя Кин «была одной из самых красивых женщин в Киото, — пишет Симосава, — утонченной и изящной, будто струящаяся вода». Немало времени Кондо проводил в доме Огакия в квартале Нидзё, к северу от Мибу. Еще одним его любимым местом отдыха был чайный домик Ямагину в квартале Гион, где, по словам Миюки, «собирались Синсэнгуми. Получив деньги на развлечения после разгрома Икэдая, они постоянно приглашали нас пить и танцевать [с ними], днем и ночью».

Кутежи требовали денег. В отличие от большинства отступников, за которыми они охотились, члены Синсэнгуми получали регулярное жалование. Как указывала Миюки: «Они не испытывали недостатка в деньгах. <...> Куда бы они ни пошли, женщины везде хорошо их принимали».

Хидзиката тоже был тем еще кутилой. «Кондо часто брал с собой Хидзикату Тосидзо, — говорила Миюки. — Тот сошелся с куртизанкой по имени Синономэ». И ему нравилось делать свои похождения достоянием публики. В письме к Кодзиме Хидзиката похвалялся, что состоит в близких отношениях с двенадцатью женщинами в Киото и Осаке. Однажды он отправил из Киото посылку в додзё Хино своим товарищам по фехтованию. К посылке прилагалась записка, где говорилось, что «внутри кое-что ценное для всех вас». Друзья Хидзикаты с нетерпением вскрыли посылку. В ней они нашли множество страстных любовных писем к Хидзикате от женщин из веселых кварталов. Друзья только посмеялись над проделкой Хидзикаты: «Кажется, Тосидзо снова нас обставил».

В июле двор издал указ (подготовленный сёгунатом), предписывающий бакуфу покарать Тёсю за преступное нападение на дворец императора. 13 августа бакуфу, в свою очередь, приказало двадцати одной провинции подготовить свои войска к военному походу против Тёсю. Эдо надеялось использовать неудачи Тёсю, чтобы вернуть себе всю полноту власти, которая слабела с момента убийства Ии Наосукэ четыре года тому назад и которой Тёсю до прошлогоднего переворота в Киото бросали серьезный вызов. Но дни абсолютного правления сёгуна миновали — хотя ни его министры в Эдо, ни его союзники при дворе, ни его представители в Киото, ни предводители самой грозной его службы безопасности не желали признавать этот горький факт. Из-за разногласий между министрами в Эдо и князем Ёсинобу, которого в марте назначили генерал-инспектором войск, защищавших императора в Киото, и который через два года стал пятнадцатым и последним сёгуном Токугава, поход откладывался. Более того, среди даймё, которым приказано было обеспечить войска для похода, имелись сторонники Тёсю. Даже те князья, кто якобы поддерживал бакуфу, не рвались укреплять престиж Токугава за счет своих людей и финансов. Еще больше ситуацию осложняло то, что сёгун оставался в замке Эдо, хотя ожидалось, что он поведет войска на запад, в Тёсю.

Кроме напряженной политической ситуации командира Синсэнгуми беспокоило ухудшающееся здоровье его приемного отца. Кондо Исами провел в Киото полтора года и все это время не был дома. Он очень хотел вернуться в Эдо, чтобы навестить Кондо Сюсукэ, свою жену О-Цунэ и двухлетнюю дочь Тамако, однако из-за серьезной ситуации в Киото не мог позволить себе роскоши отлучиться по личному делу. Но Тёсю усмирили, пусть даже временно. К тому же Кондо опасался, что роялисты используют нерешительность Иэмоти в отношении похода, чтобы настроить двор против Токугава — под предлогом того, что сёгун не выполняет указ императора. После крупной победы в Икэдая в высших правительственных кругах стали уважать политические взгляды Кондо. Он обратился к князю Айдзу за разрешением отправиться в Эдо, чтобы убедить совет старейшин сёгуна послать Иэмоти в Киото просить аудиенции у императора — демонстрируя намерение выполнить его указ. В сентябре разрешение было дано.

Пятого сентября Кондо, Нагакура (к этому моменту они уладили свои разногласия), Такэда и еще один ополченец наняли четыре «скоростных» паланкина, чтобы преодолеть первый этап трехсотмильного пути в Эдо. Вскоре они достигли владений князя Кувана на побережье залива Исэ. На море было сильное волнение, но они смело пересекли залив на пароме, а высадившись, снова в «скоростных» паланкинах продолжили путь на восток. Через два дня они добрались до официальной заставы в Хаконэ, на перевале примерно в шестидесяти милях к западу от столицы сёгуна. В объявлении на здании стражи говорилось, что путешественники должны предъявить проездные документы, но Кондо формальности не смущали. Приказав растерянным носильщикам следовать мимо вооруженных стражников, он громко заявил из глубины паланкина: «Я Кондо Исами, командир Синсэнгуми в Киото, и еду по официальному делу». Ошарашенная стража лишь стояла и смотрела, как четыре паланкина без проверки проходят через заставу. Отряд Кондо достиг Эдо 9 сентября, в четыре дня проделав путь, обычно занимавший две недели.

Покидая свой дом в Эдо, Кондо был учителем фехтования с большими амбициями. Ныне он возвращался в ореоле славы, командиром лучшей службы безопасности бакуфу и героем для жителей востока. Герой воссоединился, хотя и ненадолго, со своим приемным отцом, женой и дочерью. Родной отец Кондо, Миягава Хисадзиро, отказался встретиться с младшим сыном, не желая «отнимать его драгоценное время, ведь он так упорно трудится на благо родной страны». Кодзима и Сато были настроены совершенно по-другому. Они поспешили в Сиэйкан, чтобы увидеться с Кондо, который хвастался им подробностями боя в Икэдая и у Запретных врат. Командир Синсэнгуми также встретился с князем Мацумаэ, членом совета старейшин сёгуна, чтобы убедить его в необходимости послать Иэмоти в Киото. Его ждал отказ. Князь Мацумаэ намекнул, что у бакуфу просто нет денег на то, чтобы оплатить отнимающее почти три недели трехсотмильное сухопутное путешествие для трехтысячной свиты сёгуна.

В свете подготовки бакуфу к походу против Тёсю Кондо, естественно, ожидал, что его отряд призовут сражаться на этой войне. Поэтому ему требовались новобранцы. Кондо был родом из восточной части Японии и считал, что самураи востока превосходят своих западных товарищей в искусстве боя. Воин до мозга костей, он воспользовался возвращением в Эдо, чтобы завербовать более пятидесяти человек. Среди них был некий Ито Каситаро, который стал штабным офицером ополчения, третьим по рангу после Кондо и Хидзикаты.

Ито был ронином из провинции Хитати, находившейся к северо-востоку от Эдо и занимавшей значительную часть восточной Японии, откуда происходили воины, которых Кондо так высоко ценил. Знаменитый боец школы Хокусин Итто и очень умный человек, известный знаток японской классической литературы и поэзии, с тонким политическим чутьем, 28-летний Ито был «строен, ясноглаз и весьма привлекателен» (67). У него с Кондо и Хидзикатой было много общего. Он тоже был способным и отважным, прирожденным лидером, тоже выступал за «изгнание варваров», тоже, как и Кондо, был старшим мастером в фехтовальной школе в Эдо. Но, что важно, в отличие от Кондо и Хидзикаты Ито был убежденным роялистом. Однако его преданность императору вовсе не противоречила его верности бакуфу или Синсэнгуми. Император Комэй не простил настроенных против Токугава радикалов, причинивших разрушения его некогда мирной столице. В сущности, он втайне ненавидел возглавляемых Тёсю роялистов, почитавших его. Император никогда не выступил бы против Токугава, от которых зависел суверенитет Японии. Более всего на свете он желал мира в своей стране, чтобы Япония была сильной и могла защититься от иностранной агрессии. Поэтому в 1862 году он позволил своей младшей сестре, принцессе Кадзу, выйти замуж за сёгуна Иэмоти, несмотря на резкий протест роялистов. И ныне, когда принцесса Кадзу жила в замке Эдо, императора Комэя глубоко беспокоила ее безопасность. Выступление против режима Эдо могло стоить принцессе жизни. Именно поэтому летом 1863 года император тайным указом повелел Сацума восстановить порядок в его столице. Сацума, естественно, незамедлительно заключили союз с Айдзу, чтобы вытеснить Тёсю из Киото.

Хотя Кондо не удалось убедить власти Эдо послать сёгуна в Киото, вступление Ито в Синсэнгуми сделало его поездку в Эдо не напрасной. Кондо возлагал на Ито, который привел в Синсэнгуми ряд своих последователей, включая бойцов из своего додзё, большие надежды.

Возможно, Кондо Исами начал сомневаться в способности бакуфу изгнать иностранцев. Возможно, он даже поставил под сомнение свою простодушную, хоть и популярную веру в то, что японцы стоят выше иностранцев благодаря самурайскому духу, традициям и культуре. С этими сомнениями незадолго до отъезда из Эдо он посетил дом врача Мацумото Рёдзюна, знатока западных идей. В 1850-х годах Мацумото был в числе двадцати шести самураев Токугава, вместе со «старшим курсантом» Кацу Кайсю поступивших в военно-морском училище бакуфу в Нагасаки. Мацумото изучал медицину в Нагасаки под руководством голландского военно-морского врача Помпе ван Меердервоорта. В 1863 году он модернизировал лечение в медицинских учреждениях Токугава в Эдо и был назначен официальным врачом сёгуна. Реакционный командир Синсэнгуми произвел на этого прогрессивного чиновника бакуфу достаточно глубокое впечатление, чтобы запись об их первой встрече попала в автобиографию, надиктованную Мацумото примерно через сорок лет:

«Моя семья боялась [Кондо Исами], ведь он был роси. (В те дни роси вламывались к людям и угрозами вымогали деньги. Также они заявлялись в дома тех, кто перенял западные идеи и торговал с иностранцами. Роси осыпали их бранью, запугивали, а порой и убивали, если те не уступали их требованиям. Словом, моя семья имела все основания для опасений.) Я сказал им, что бояться нечего. Хотя многие говорят, что Исами был жесток, по его поступкам я видел, что это не так. <...> Человек [подобный ему], который готов отдать жизнь за родину, честен и порядочен. Я провел его в гостиную и спросил о цели его визита».

Кондо сказал Мацумото, что пришел послушать про «иностранные державы». Мацумото ответил, что роси «бесцельно убивают иностранцев» и им «не хватает здравого смысла». Он сказал, что Япония должна учиться у иностранцев, а не презирать их. Он процитировал Конфуция: «Воин должен познать своего врага, чтобы познать самого себя». Он предупредил о милитаризации великих западных держав, соперничавших между собой за блага Азии. Они колонизовали Индию и Китай и ныне имели виды на Японию. Слова Мацумото были созвучны девизу Сакумы Сёдзана: бороться с варварами с помощью варварских технологий (68). Он показывал Кондо карты и чертежи и не жалел слов, чтобы объяснить их. Мацумото хотел убедить Кондо, что Японии срочно необходимо перенять западные военные технологии, но, возможно, только усилил неприязнь фехтовальщика к вторгшимся иностранцам.

Три дня спустя Кондо снова посетил дом Мацумото. Второй визит имел более срочную, практическую, цель. «Он [Кондо] засмеялся и сказал, что болен». Мацумото определил у Кондо болезнь желудка, вызванную «неправильным питанием». Врач дал командиру Синсэнгуми лекарство, договорился с ним о встрече в Киото и отправил восвояси. На следующий день, 15 октября, Кондо покинул Эдо и через двенадцать дней прибыл в Киото.

@темы: перевод, Хиллсборо

---

Ryoma Den

[Tokidoki]

Господа, мы строили, строили и, наконец, построили! готовы предоставить вам первые итоги работы над Рёмой.
Пока что имеются 2 серии, на подходе третья.
Скачать можно вот тут, на дорамаленде. Впоследствии возможна организация раздачи на рутрекере, но ничего не обещаю.
Варианта перевода два: по Поливанову и нет, так что каждый выбирает своё.
И спасибо за внимание)

UPD: оба вида сабов архивчиком для тех, у кого равки уже имеются или нет желания регистрироваться на трекере) Другие доступные варианты не прошли, бо тоже требуют регистрации.

запись создана: 15.12.2010 в 21:41

@темы: Видео

---

[Lilas777]

Дорогие сообщники, очень нужна помощь в обработке отсканированных материалов. Ничего сложного, обрезать, ужать, склеить и т.п. В ближайших планах - "The Revolutionary Origins of Modern Japan" (Thomas M. Huber) и "Мэйдзи Исин. Крушение феодализма в Японии" Тоямы Сигэки. Кхм... Прошу прощения у идейных противников пиратства.

---

Сиба Рётаро, "Пылающий меч"

[Рысь Ллиотар]

О том, что существует английский перевод первой части этого романа, вы, я полагаю, знаете. Как и приснопамятный Хиллсборо, он не так-то прост для чтения, а также, к великому сожалению, весьма несовершенен. Поэтому мы с коллегой Аминьей из ЖЖ решили его все-таки перевести. Прекрасно осознавая, что вторая итерация будет еще более несовершенна, чем первая. Тем не менее шансов на то, что кто-то в ближайшее время переведет "Меч" с японского, маловато, а прочитать роман все-таки хочется, благо это один из немногих доступных художественных источников по теме. Мы не можем позволить себе сверять с оригиналом каждое предложение, это был бы дополнительный огромный пласт работы, но тем не менее спорные места проверяются по первоисточнику, поэтому могут возникать разночтения с английским текстом, иногда довольно серьезные. Прошу не удивляться.

Итак, Сиба Рётаро, "Пылающий меч".

Перевод - Aminya
Редактура и литобработка -  Донна Анна (Ллиотар)
Консультанты -  Shmyrina_Anna, Зайца Ушастая

Глава первая

Ночная ярмарка женщин

Командир Синсэнгуми Кондо Исами, разговаривая с глазу на глаз со своим помощником Хидзикатой Тосидзо, называл его просто Тоси. А когда они наедине обсуждали необходимость очередного убийства и он спрашивал: «Ну, что будем делать с этой мразью?» — в его речи появлялся говор, характерный для выходцев из местечка Тама, что в Бусю. Исами был родом из Ками-исивары, а Тосидзо — из Исиды, двух деревень, расположенных вдоль тракта Косю, менее чем в двенадцати километрах друг от друга. Ранним летом там в траве кишели гремучие змеи.
Жизнь Тоси, или Тосидзо, младшего брата Кироку, крестьянина из деревни Исида, круто изменилась в самом начале лета 1857 года (четвертый год эпохи Ансэй), когда только-только наступил сезон посевов.
Стояла небывалая жара. Однажды вечером Тосидзо вышел из деревни и направился по тракту Косю прямиком в Футю, что в области Мусаси, до которого было десять километров пути. Подол его юкаты был лихо заткнут за пояс.
Тосидзо был высок и широкоплеч, двигался он легко и пружинисто. Знающий человек без труда распознал бы в нем умелого фехтовальщика. Его голова была обмотана синим платком, концы которого элегантно спадали на грудь, — смотрелось это необычно, но ему странным образом шло. Словом, молодой человек был щеголеват.
Кстати, о щеголеватости. Узел волос на темени Тосидзо тоже был своеобразным. Как сын крестьянина он должен был укладывать волосы в стиле сукобин [1], но даже в родной деревне всегда причесывался на особый манер и, будто этого было мало, — явно подражая прическам настоящих самураев.
Староста деревни Сато Хикогоро, видя это, отругал его:
— Знай свое место!
Тосидзо только отвел взгляд и рассмеялся:
— Что тут такого? Однажды я обязательно стану самураем.
Прическу он так и не изменил, хотя стал носить платок. Тем не менее односельчане с недовольством судачили о том, что «на узел волос Тоси из вежливости смотрят сквозь пальцы». Семья Тосидзо состояла в родстве с семьей Сато, и староста деревни предпочел притвориться, что не замечает странной прически юноши.
Однако вовсе не платок, а сверкающие из-под него глаза — большие, проницательные, опушенные густыми ресницами — так красили Тосидзо. Деревенские девушки млели под его взглядом и провожали юношу восторженным шепотом. У мужчин же было другое мнение:
— По глазам Тоси никогда не скажешь, что у него на уме.
И в самом деле, никто не мог предвидеть, что предпримет этот молодой человек. Даже тогда, в дороге, на Тосидзо под юкатой, незаметно для постороннего взгляда, был надет ги, тренировочный костюм для дзюдо.
На выходе из города его окликнул знакомый, возвращающийся домой из полей:
— Привет, Тоси, куда идешь?
Тосидзо промолчал. Не мог же он сказать, что собирается изнасиловать женщину. Сегодня вечером должна быть проходить церемония Рокуся Мёдзин, или, в просторечии, Фестиваль темноты. Тосидзо планировал пробраться туда под покровом ночи. Там он стащит кимоно с одной из пришедших в святилище девушек, повалит ее наземь и овладеет ею. Потом снимет с себя юкату и расстелет на влажной от вечерней росы траве, чтобы женщина не промокла, пока спит. Ги он надел на случай, если придется драться с кем-то из сопровождающих ее мужчин.
Тосидзо был не единственным злоумышленником — поступать так предписывала традиция.
Не все паломники, посетившие нынче вечером храм, были из центральной области. Многие ради этой ночи пришли из деревень Сантамы, а некоторые даже из Эдо. Когда последний фонарь потухнет и на землю падет непроглядная тьма, и мужчины и женщины вернутся к обычаям своих предков — когда все, что человек мог взять, становилось его законной добычей.
Мало-помалу группки паломников с фонарями, направляющихся на церемонию Рокуся Мёдзин, становились все многочисленнее. С той стороны, где находился Эдо, взошла луна. В ее свете мужчины и женщины, с факелами в левой руке и зелеными бамбуковыми посохами в правой, продвигались вперед, выстукивая странный ритм. Поскольку стоял сезон гремучих змей, они хлопали по дороге расщепленными концами своих палок, чтобы отпугнуть этих тварей. У Тосидзо тоже имелась бамбуковая палка, но не простая. Он выдолбил ее середину и залил внутрь металл, сделав палку тяжелой, как стальной прут. Она гораздо лучше годилась для устрашения людей, нежели гремучих змей.
В окрестностях на Тосидзо смотрели как на нечто шипастое, ранящее любого, кто дерзнет коснуться, и за глаза частенько звали «колючей изгородью Исиды». Так обычно называют людей отчаянных и жестоких, но есть еще жаргонное словосочетание «колючая задница» — в районе Кобэ и поныне так говорят о юных преступниках. Это может означать, что данное выражение тогда было распространено в разных областях.
Тосидзо прибыл на место незадолго до восьми вечера. Цепочки крашенных в красно-коричневый цвет фонарей опоясывали шестьсот окружавших территорию зданий. Шесты с большими бумажными фонарями были воткнуты в землю вдоль вязов, растущих по обочинам дороги к святилищу. Их яркий свет превращал ночь в день.
Это была так называемая ночная ярмарка женщин.
По дороге Тосидзо глазел на девушек. Несколько раз он натыкался на своих односельчанок, которые уже готовы были приспустить ворот, но их всякий раз останавливали его «нет!» и пугающий взгляд. В определенном отношении Тосидзо был необыкновенно застенчив и никогда не спал с женщинами из родной деревни, ведь ни одна из них не удержала бы язык за зубами. Поэтому некоторые говорили: «Тоси скромник».
Тосидзо почему-то страшно боялся любых насмешек, касающихся его любовных интрижек. Без всякой на то причины, просто такова была его особенность. Вот почему кое-кто говорил: «Тоси кот». Псами считались распутники, а вот котами называли тех, кто предпочитал скрывать от общественности свои частные дела. Однако дело было не только в отношении Тосидзо к личной жизни. Он вообще напоминал свирепого ночного хищника, приручить которого нелегко.
Но превыше всего была одна причина, по которой Тосидзо не хотел связываться с односельчанками. Крестьянки его просто не привлекали. Положение женщины в обществе — это все, считал Тосидзо. Внешность значения не имеет, он был искренне в этом убежден. К женщинам, стоящим выше него, Тосидзо влекло с такой силой, что аж в дрожь бросало. Немногие мужчины обладают подобным сексуальным аппетитом.
Прошлой зимой, например, он переспал с девственницей. Она принадлежала к крупному буддистскому храму в Хатиодзи, и по синтоистскому обычаю последователи называли ее принцессой. Едва заслышав об этом и даже не взглянув на девушку, Тосидзо решил, что хочет с ней переспать. Ради встречи с ней он временно поселился в храме, расположенном в восьми километрах от его дома. Обитателям Хатиодзи Тосидзо был знаком как аптекарь.
В тот период своей жизни он продавал лекарства. Тосидзо происходил из крестьянского рода, считавшегося по тем временам богатым и могущего позволить себе не заниматься торговлей. Однако в его семье из поколения в поколение передавался рецепт тайного снадобья, которое называлось «порошок Исида» и, как говорили, отлично помогало при синяках и переломах. Одним из его ингредиентов была похожая на вьюнок колючая трава, растущая у реки Аса, что текла через родную деревню Тоси. Эту траву тщательно высушивали на жарком летнем солнце, обжигали, измельчали в порошок и подавали больному вместе с горячим саке. Лекарство было до странности действенным. После знаменитого сражения в гостинице Икэда, в котором впоследствии участвовали Синсэнгуми, Тосидзо напоил раненых этим снадобьем. Говорят, что через два дня все опухоли от синяков спали и все сломанные кости исцелились.
Тосидзо странствовал, торгуя порошком Исида, не только по Бусю, но также по Косю и Айсю. В детстве он учился фехтовать, а потом, чтобы совершенствоваться дальше, посещал окрестные додзё и лечил в обмен на тренировки. Тосидзо тогда исходил эти области вдоль и поперек. Позже, когда он прославился своей деятельностью в Синсэнгуми, многие учителя, и среди них Огава Кэйдзи, мастер стиля Синто Мунэн из додзё в Сакурамати, что в Косю, отмечали: «Значит, Хидзиката Тосидзо был тем аптекарем из Бусю? Меня это ничуть не удивляет».
Вот так он сумел пробраться в храм Хатиодзи из предоставленного ему как аптекарю помещения. Храм назывался Сэндзюбо. Хозяин проникся к Тосидзо симпатией и сказал: «Если хочешь, можешь жить в амбаре и продавать в городе свои лекарства». Тосидзо девушку до сих пор не видел, но днем тщательно осмотрел храм и сад. Девушка жила в одной из многочисленных комнатушек в храме.
На следующий день он впервые узрел ее воочию. Она сидела на берегу озерца в саду, кормила рыбу и нежилась в лучах солнца. Девушка заметила Тосидзо, когда он проходил мимо, и повернулась к нему.
Она с подозрением нахмурилась. Этого следовало ожидать. По синему платку и полосатому шелковому кимоно, перетянутому красивым поясом кэндзё, а особенно по важности, с которой он держался, его можно было принять за старшего сына деревенского старосты. Короб с лекарствами, прицепленный к рабочим штанам, придавал ему вид простого торговца. Но за плечами юноша нес фехтовальную экипировку. Она еще никогда не видела такого несуразного человека. Что еще более странно, внешность его удивительно сочеталась с ясными, сияющими глазами. Кем он может быть? Она пристально наблюдала за ним.
С точки зрения Тосидзо, девушка была не слишком красива, но ее миниатюрность и аура покорности пришлись ему по вкусу. Однако он ни разу не поклонился. Как бы сильно его ни тянуло к женщинам высокого положения, он не относился к тем мужчинам, кто склоняет голову перед женщиной и осыпает ее любезностями. Тосидзо просто сделал три шага вперед и произнес: «Со временем».
Со временем — что? Она взглянула на него, словно собираясь задать этот вопрос, но Тосидзо уже повернулся к ней спиной и направился к храмовым воротам.
Той ночью около полуночи Тосидзо смочил наружный ставень окна комнаты девушки мочой и бесшумно открыл его. Молодые люди из области Бусю-Тама, приходя к девицам ночью, всегда пользовались этим способом.
В комнате спали две женщины. Второй была нянька; Тосидзо даже присел у ее подушки, чтобы убедиться, что она не проснется. Затем он прислушался к дыханию спящей девушки. Оно было тихим и мягким — она тоже крепко спала. Тосидзо передвинулся к изножью футона и медленно поднял его, открыв нижнюю половину тела девушки. Он взялся за большие пальцы ее ног и приподнял. Удерживать ее ноги таким образом в воздухе было чрезвычайно сложно, но Тосидзо знал, что это единственный способ продолжить, не разбудив ее.
Наконец ее ноги оказались раскинуты поверх футона. Девушка лежала безжизненно и недвижно, как покойница. Когда она наконец проснулась, было уже слишком поздно. Тосидзо, однако, счел странным то, что она даже не вскрикнула. Ее тело застыло, но не похоже было, что она пытается подавить вопль или вообще издать какой-то звук.
«Со временем». Поняла ли она, что имел в виду Тосидзо? Или, может статься, втайне мечтала о подобном любовном приключении? В здешних местах ночные визиты такого рода не были редкостью. И, надо сказать, это Тосидзо начал впадать в отчаяние от ее удивительного безразличия. «И это принцесса?»
На следующий день, спрятавшись в роще тутовых деревьев за храмом, он подглядел, как она в рабочей одежде собирает шелковицу, и расстроился еще больше. Это неправильно, подумал он. Совсем не такой он ее себе воображал. Простецки одетых селянок, собирающих шелковицу, хватало и в его родной деревне, ради этого незачем было тащиться сюда, в Хатиодзи.
Тем же вечером он отправился домой, даже не зайдя в Сэндзюбо перед уходом.
Этот случай может показаться странным, но он превосходно демонстрирует, как страстно Тосидзо желал женщин с высоким положением в обществе. Впрочем, высокое положение — понятие относительное, поскольку в подчиненной бакуфу области Бусю-Тама кроме храмов не имелось ничего, ни единого самурайского дома — и, следовательно, никого, кроме крестьянок, пахнущих конским навозом. Не имея другого выбора, Тосидзо завоевал сердце храмовой служительницы-звонаря из святилища Рокуся Мёдзин в Футю и иногда пробирался в домик, где она спала.
Поскольку эта девушка, Кодзакура, вероятнее всего готовилась к ночному танцу служительниц, он не ожидал ее увидеть, но все равно намеревался проникнуть в дом в сумерках, когда обряды закончатся. Попав внутрь, он приступил к поискам. Если он увидит достойную женщину, то, по обычаю, погасит лампы и возляжет с ней в темноте. Однако ни одна из девушек внутри не показалась ему желанной.
«Я хочу девицу из самурайского рода из Эдо, — думал Тосидзо, шагая под фонариками в лесу неподалеку от святилища. — Где же они?»
Прошло два часа, а он все еще никого не нашел. Оно и понятно — с чего бы женщине, служащей сёгуну в Эдо, захотеть посетить такой суматошный фестиваль? В настоящий момент суматоху создавали посетители, поскольку святилище Рокуся Мёдзин (сейчас Окунитама) вообще-то с давних пор было центральным храмом Бусю. В нем проводились фестивали довольно высокого уровня, поэтому те, кто обучался в Эдо на синтоистских священников, часто получали здесь свое первое назначение. Вот насколько высок был статус этого святилища.
«Что ж, удача мне изменила», — решил Тосидзо, собираясь уходить. Всякий раз, отправляясь на поиски, он слышал шепотки нескольких сельских шлюшек, снующих поблизости, но даже не глядел на них.
Продираясь через лес, окружавший святилище, Тосидзо услышал громкий крик. Предположив, что это полночные барабаны-тайко, сопровождающие процессию с переносным святилищем, он продолжил путь. Внезапно все фонари разом погасли, и молодого человека окружила темнота.
Непроницаемая темнота.
Не видя ничего, кроме звезд на небе, толпа затаила дыхание, ожидая, когда святилище бога поднесут к святилищу богини. В этот момент мужчина и женщина должны были слиться воедино. Все участники верили, что этот священный акт принесет им процветание, поэтому они укрылись в тенях и не издавали ни звука, боясь осквернить небесные силы. Несколько девственниц стояли столбом, пока их насиловали, а нескольких замужних дам затоптали в страшной давке. Но все без исключения женщины знали, что необходимо хранить молчание, что бы ни случилось.
К счастью для Тосидзо, когда погасли фонари, рядом с ним была женщина. Она почему-то не подошла к нему. Они находились в лесу, далеко от главной улицы, на которой шумела большая часть толпы. Было темно, поэтому на ходу Тосидзо не сразу заметил ее тень и сомневался, что она заметила его. Обнимая ее, он удивился невероятной мягкости ее шелкового кимоно. Кто она?
Тосидзо ощупал ее наряд, отметив, что он состоит из четырех затейливых покровов, в чем в здешних местах не было никакого смысла, даже для дочери деревенского старосты. Еще она, кажется, носила за пазухой мешочек с благовониями, потому что Тосидзо уловил незнакомый аромат.
— Кто, во имя неба, вы такая? — наконец прошептал он в нарушение правил.
Но женщина, несомненно считая происходящее священным обрядом, покачала головой и промолчала.
— Скажите, прошу вас.
— Нет. — У нее был звонкий голос и мягкий выговор, без резкого акцента Бусю.
— Вы против?
— Нет.
Тосидзо заставил ее опуститься на траву и схватил в объятья в бездумном порыве, как тогда, когда в первый раз познал женщину. Он, конечно же, не знал, что обнимает свою новую судьбу.
«Не понимаю». Одетая как девственница, она тем не менее не была таковой. Не прерывая начатого, он быстро вытащил из ее оби парчовый кошель с кинжалом. С его помощью он позже сможет установить, из какого она сословия. Женщина ничего не заметила. По завершении она привела себя в порядок и растворилась в ночи.
Когда церемония закончилась и на святилище упали рассветные лучи, Тосидзо пробрался в комнату Кодзакуры.
— Вот, — сказал он, показав ей кинжал — необычайно гладкий на ощупь, будто водоросль, с вырезанным на рукояти именем Норисигэ. Если имелся в виду знаменитый Норисигэ из Эттю, то кинжал был настоящей редкостью. Но Кодзакура, не удостоив клинок даже взглядом, поднесла к свету кошель, в котором он лежал.
— Ты был с ней? — изумленно спросила она. — Полагаю, был, раз у тебя в руках эта вещь.
— Да. Я до сих пор чувствую на себе запах ее благовоний.
— Тебе знаком этот герб? — Кодзакура указала на вышитую на алой ткани золотом хризантему с пятью лепестками.
— Нет.
— Это неофициальный герб семьи главного священника Саватари в Эттю. На этот раз ты действительно отличился. Я видела этот кошель раньше. Он принадлежит старшей сестре господина Саватари Садоноками, госпоже О-Саэ.
— Вот как?
Тосидзо снова взял в руки кошель, глядя на хризантему на гербе так, словно собирался откусить от нее кусок.


********************************
1. Нам не удалось выяснить, как точно выглядела эта прическа (素小鬢 ). Немногие комментаторы сходятся на том, что этот стиль слегка отличался от самурайского в сторону большего шика, придуман был крестьянами и включал какую-то манипуляцию с боковыми прядями.

@темы: перевод, Сиба Рётаро: Пылающий меч

---

Коллеги, можно, я пофулиганю? :)))

[Рысь Ллиотар]

Вашему вниманию предлагается отрывок из концерта 2004 года, посвященного тридцатилетию самого знакового мюзикла театра Такарадзука - "Роза Версаля". Ради такого дела на сцену повытаскивали самых первых исполнительниц ролей, благо все девушки, хоть уже давно и бабушки, еще о-го-го! Эта сцена проходит у знатоков под кодовым названием "все, что вы хотели знать о кавае, но боялись" (почему - это надо оригинал смотреть ), а вообще сие - первый приезд во Францию будущей королевы Марии-Антуанетты.



Ага, я уже предвижу шквал вопросов, какого, собственно, хитоцу это делает в бакумачном сообществе.
Так вот, коллеги, вот то обаятельнейшее существо, которое там премило на колесе колбасится, - Мигива Нацуко-сан, почетный первый Окита семидесятых. И знаете, с учетом того, как она весь концерт без стеснения дурака валяет, благо даме на тот момент почти шестьдесят, приходится признать, что роль мальчика нашего Содзи - это диагноз, который не лечится.



Забавный факт: с Окитой у них почти ровно сто лет разницы в возрасте. Леди Оскар из "Розы Версаля" (интересующихся отсылаю к одноименному аниме и манге) и капитана первого отряда Мигива-сан играла в одном и том же году в возрасте тридцати лет.

@темы: Веселое, Видео

---

Hakuouki Stage Performance

[Awakened Soul]

И опять сёдзе о Синсенгуми...

Намечается DVD постановки по Hakuouki в феврале 2011



оф сайт http://www.hakuoki-stage.jp/

И пара видео
www.youtube.com/watch?v=EE4uAFNGYJE&feature=rel...
www.youtube.com/watch?v=Bv0qAlGTkiA&feature=rel...

Радует Саотоме Таичи - Хидзиката

@темы: Видео

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Битва у Запретных врат

Тёсю пустились во все тяжкие. Ради революции они решили вернуть себе милость императора, утраченную после переворота 18 августа. Режим Токугава должен быть уничтожен, заявляли Тёсю, и ради сей великой цели они не остановятся ни перед чем. Они собирались захватить императора, будто шахматного короля, поскольку те, в чьих руках Сын Неба, и правят страной. Но сперва они должны напасть на своих заклятых врагов. Тёсю винили князя Айдзу, хозяина Синсэнгуми, за резню в Икэдая. Они справедливо полагали, что союз Сацумы и Айдзу временный и будет расторгнут, когда Сацума сочтет нужным. Со времен своего изгнания из Киото Тёсю были убеждены в предательстве Сацумы. Они подозревали, что Сацума замышляет свергнуть Токугава бакуфу в Эдо только для того, чтобы установить Симадзу бакуфу в Кагосиме (59), и, чтобы предотвратить это, готовы были на все — даже пожертвовать жизнью и навлечь на себя клеймо «врагов императора» в битве у Запретных врат.

Часть девятая

Вести о резне в гостинице Икэда достигли хана Тёсю четыре дня спустя после происшествия. Самураи Тёсю пришли в ярость. Вся провинция взялась за оружие. Через семь дней они отправили войска, чтобы отомстить. До Икэдая Тёсю делились на консерваторов, выступавших за сдержанность напоказ Токугава, и радикалов, жаждущих войны. Но теперь обе стороны, объединенные гневом, призывали к войне против бакуфу (60).

К концу июня более двух тысяч возглавляемых Тёсю роялистов, включая около трехсот ронинов, скрывавшихся в представительстве Тёсю в Киото, рвалось в бой. Они разделились на четыре отряда, засевшие за городом: в Сага на северо-западе, в Фусими и Ямадзаки на юге и в Явата на юго-востоке. Они заявили двору о том, что всецело преданы императору, и отстаивали невиновность князя Тёсю и изгнанных после переворота придворных. Они сообщили двору, что намерены остаться в Киото, чтобы разобраться с теми, кто несет ответственность за резню в Икэдая, а если их прошение не будет принято, они нападут на войска, окружающие дворец, и захватят двор силой, несмотря на то, что вдесятеро уступают в численности. Засим роялисты намеревались добиться возвращения изгнанникам их положения при дворе, с двойной целью: вернуть Тёсю милость императора, чтобы окончательно разгромить бакуфу, и отомстить за своих товарищей, убитых в Икэдая.

Ни Токугава, ни двор не приняли требований Тёсю, которые справедливо расценили как угрозу, а не как мирную просьбу. Бакуфу разместило в городе пятьдесят тысяч солдат в состоянии повышенной боеготовности. Среди них были самураи под командованием протектора Киото, защищающие девять Запретных врат дворца императора. Двор издал указ, в котором объявлялось, что Айдзу и Сацума прошлым летом действовали в полном соответствии с волей императора; Тёсю же предписывалось немедленно отступить от столицы. Командиры Тёсю в своих расположенных вокруг города лагерях отказались подчиниться указу как изданному под влиянием бакуфу и Сацумы. По установлению бакуфу Тёсю должны были отвести войска до 19 июля (61).

В свете надвигающейся войны Кондо Исами, в кольчуге и шлеме, с двумя мечами на боку, громким чистым голосом строго и уверенно зачитал ополченцам свои девять «Воинских запретов» на общем сборе у крытых черной черепицей ворот штаба Синсэнгуми. Рядом с ним стоял Хидзиката Тосидзо, тоже в кольчуге и шлеме, наблюдая за войском пронзительными темными глазами, — и его грозный, внушительный вид служил постоянным напоминанием о клятве верности до самой смерти, которую они дали, вступая в ополчение. Сотня воинов, выстроившихся многочисленными ровными рядами под красно-белым знаменем со знаком «верность», внимала — многие со смертоносными копьями, некоторые в железных шлемах, но все — с двумя мечами на боку и в голубых куртках с белыми треугольниками на рукавах. «Воинские запреты» четко предписывали ополченцам выполнять свой долг и повиноваться приказам капитана своего подразделения; не обсуждать мощь противника либо союзника и не распускать ложные слухи; воздерживаться от деликатесов; не паниковать в чрезвычайной ситуации, а спокойно ожидать приказов; не затевать междоусобные драки и ссоры, отставив в сторону личную вражду и недовольство; проверять паек и оружие, уходя в бой; сражаться до конца, если капитан подразделения погиб в бою, и убивать трусов и тех, кто попытается сбежать; не выносить во время битвы с поля тело павшего товарища, если это не капитан подразделения, и не обращаться в бегство; не заниматься грабежом или мародерством после победы, но соблюдать закон.

При подготовке к войне Синсэнгуми вместе с Мимаваригуми (букв. «патрульные войска»), еще одним отрядом охраны порядка, находящимся в ведении протектора Киото, поставили защищать район Кудзё-Каварамати на юге города. Бойцы Синсэнгуми, должно быть, смотрелись особенно впечатляюще, поскольку жители валом валили, чтобы хоть одним глазком глянуть на ополченцев в их лагере в Кудзё-Каварамати.

Душной ночью 18 июля, за день до истечения назначенного срока, под глубокий мрачный звук колокола, отзвонившего восемь часов, воины Тёсю начали свой ночной марш к императорскому дворцу. Бой разгорелся следующим утром на рассвете. Самураи Тёсю, находившиеся в отчаянном меньшинстве, были вооружены мечами, копьями и ружьями. Они атаковали Айдзу и Кувана у ворот Хамагури, одних из девяти Запретных врат дворца императора. Воины Тёсю яростно сражались, и какое-то время казалось, что они одержат победу. Но тут в бой вступили Сацума, обстреляв фланг Тёсю из четырех полевых орудий.

Кондо, Хидзиката и все их войско, естественно, рвались в бой. Однако вряд ли у них был такой шанс. Все, что они могли, пишет Хирао, это «слушать доносящийся от дворца рокот орудий, зная, что началась яростная битва». Меж тем не кто иной, как верный вассал сёгуна Токугава Кацу Кайсю, глубоко обеспокоенный боями в Киото, думал об их исходе, сидя в своем военно-морском училище в находящемся неподалеку Кобэ. В этом училище он передавал свои обширные познания в военно-морском деле союзникам Тёсю, самым знаменитым из которых был Сакамото Рёма. «Ночью небо над Киото было ярко-красным», — вспоминал Кайсю, который видел издалека пламя, уничтожившее большую часть города. После боя он отправился в Киото. Он шел пешком вдоль реки Ёдо и по пути встретил лодку с тремя самураями, плывущую прочь от Киото. Завидев высокопоставленного чиновника Токугава, самураи выскочили на берег. Сперва Кайсю подумал, что они намерены убить его, но тут «двое из них неожиданно проткнули друг друга мечами, а третий вонзил меч себе в горло. Лишь тогда я понял, что [это были самураи Тёсю и что] Тёсю проиграли войну».

И действительно, до конца дня все четыре отряда Тёсю были разбиты в битве у Запретных врат. Больше сотни роялистов погибло. Снова вынужденные отступать, бунтовщики с позором вернулись в Тёсю. Тёсю были объявлены «врагами императора» за стрельбу по дворцу. Второе менее чем за год поражение роялистов было смертельным ударом по движению сонно-дзёи, а Токугава бакуфу и самый грозный его отряд в то время властвовали безраздельно.

Синсэнгуми привели захваченных в Икэдая пленников в свою ставку в Мибу для допроса. Вскоре тех перевели в тюрьму Роккаку в западной части Киото, чуть севернее Мибу. Среди заключенных было множество ронинов из различных провинций, и среди них — Фурудака Сюнтаро и хозяин Икэдая. Когда Фурудака увидел своих товарищей-роялистов, брошенных в тюрьму, писал Симосава, «ему было так стыдно за то, что он их выдал, что он не мог перемолвиться с ними даже словом. [Более того], он молча молился, чтобы день его казни наступил поскорее». Молитвы Фурудаки были услышаны 20 июля, на следующий день после битвы у Запретных врат.

Пламя войны быстро достигло тюрьмы. Тюремщики забеспокоились, что заключенные могут сбежать. Тюремный судья в панике пошел на крайние меры. Ниже приводятся слова очевидца последовавшего побоища:

«Огонь разгорелся на востоке утром 19 июля. Рокот орудий раскатывался по небу, боевые кличи звенели у меня в ушах. Две или три сотни воинов бакуфу внезапно явились охранять тюрьму. Вскоре пламя на востоке затухло, но [еще один] пожар вспыхнул у дворца императора. Огонь распространялся на юг, взрывы сотрясали землю, выстрелы гремели все яростнее. Я подумал, что Тёсю, должно быть, наконец атаковали Киото, как и намеревались, но меня беспокоило, что они устроили пожар у дворцовых ворот. <...>

<...> Той ночью я узнал, что Тёсю разбиты. <...> Из окна я видел, что Киото объят ярким многоцветьем пламени, сияющего в ночи.

Я провел бессонную ночь. Пожар охватил нижнюю часть Киото, <...> и [из-за дыма] солнце было цвета меди. Но огонь все горел. Внезапно снаружи послышался ужасный шум. Тюремщики звонили в колокол, созывая войска. «Враг приближается к тюрьме», — говорили они. Они велели солдатам заряжать ружья и бегали туда-сюда с мечами наголо. Вскоре, однако, они поняли, что испугались всего лишь артиллерийских отрядов [бакуфу], патрулирующих Киото. <...>

Около полудня я услышал, как кто-то говорит, что пламя достигло Хорикавы (67) и что заключенных следует куда-либо перевести, поскольку стало опасно. Днем множество офицеров с копьями ходили взад-вперед за окном моей камеры, предваряемые тюремщиками».

Тридцать три человека, включая Фурудаку, были выведены из камер. Автор вышеприведенных строк остался жив и слышал из своей камеры «свист мечей, отрубающих головы». Все тридцать три до заката были казнены. Когда о массовом убийстве стало известно князю Айдзу, даже он был обеспокоен. Говорят, что он тут же вызвал судью и объявил ему строгий выговор.

Тёсю продолжали навлекать на себя беды. После трепки, заданной им американскими и французскими военными кораблями в Симоносэки прошлым летом, они поняли, что изгнать иностранцев силой оружия невозможно, но, несмотря на это, продолжали угрожать иностранным судам, проходившим через пролив Симоносэки. «Батареи [Тёсю] были разрушены, — пишет сэр Эрнест Сатоу, тогдашний переводчик британской миссии в Японии. — Но стоило иностранным военным кораблям уйти[sic], как Тёсю принялись заново отстраивать укрепления, возводить новые и устанавливать все орудия, которые им удалось собрать. Так что вскоре это осиное гнездо снова исправно действовало и еще лучше годилось для атаки и обороны, чем раньше». Показные выступления Тёсю против иностранцев были лишь уловкой для того, чтобы разжечь по всей Японии, особенно в Киото, негодование в адрес бакуфу из-за его неудачи в изгнании иностранцев.

Бакуфу прекрасно знало, что дипломатические миссии в Иокогаме не станут терпеть политические шарады Тёсю, и втайне одобрило ультиматум иностранных держав, потребовавших, чтобы Тёсю мирно пропускали корабли через пролив Симоносэки. Тёсю ультиматум проигнорировали — к великому удовольствию бакуфу, которое, по сути, рассчитывало, что иностранцы покарают мятежный хан. Расчет оправдался 5 августа, когда объединенная эскадра из семнадцати кораблей Великобритании, Франции, США и Голландии, несущих 288 пушек и более пяти тысяч солдат, обстреляла береговую линию Симоносэки. За один день иностранцы разрушили почти все укрепления Тёсю в Симоносэки и легко расправились с сотнями самураев, защищавших побережье (63). «Японцы не устояли перед нашим наступлением, прицельный мушкетный огонь посеял среди них смятение, и они обратились в бегство, — писал Сатоу, высадившийся вместе с солдатами. — Только однажды один парень попытался вступить в ближний бой. Он спрятался за дверью, подняв меч обеими руками, и приготовился зарубить первого, кто войдет. Но вопреки ожиданиям предполагаемая жертва отвесила ему тычок в живот, опрокинув на спину и испортив его маленькую хитрость».

Девять дней спустя между Тёсю и четырьмя иностранными державами был заключен мирный договор. Лидеры движения за «изгнание варваров» окончательно отринули свою ксенофобскую политику — на сей раз и на словах и на деле — и более не могли объявлять себя единственными истинными защитниками императорского двора. В следующие три с половиной года Тёсю сосредоточились на одной великой цели — сокрушить сёгунат Токугава.

@темы: перевод, Хиллсборо

---

Ромулус Хи... что, испугались? :)))

[Рысь Ллиотар]

А вот и нет! Представляем вашему вниманию полчаса здорового подстольного смеха, под названием "Синсэнгуми Сёгэки", или "Синсэнгуми... по приколу!"

Коротко говоря, история отряда вплоть до инцидента в Икэдая, но в очень, ОЧЕНЬ смешном ключе. Тодо в пеленках и с соской, Сэридзава, пылкающий огнем, как Бармаглот, Мацудайра, похожий на грустного пришельца, ночной клуб Икэдая и гейши, которые, по-моему, сбежали из Гинтамы. Из того самого чайного домика, где зажигала красотка Зурако. Переводить это дословно - стыд, срам и позор, поэтому переводчики чудили кто во что горазд, с сохранением смысла, разумеется.

Shinsengumi_Shougeki.ass
Shinsengumi_Shougeki.wmv

Перевод -  Vera Chambers,  Fushigi-dono,  Shmyrina_Anna, sohei94
Редактура -  Донна Анна (Ллиотар)

@темы: Веселое, Видео

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Повесть о бусидо

Нести полную меру ответственности за свои действия — вот непреложное требование бусидо. Кодекс чести самураев был в любой ситуации превыше личных представлений о том, что правильно, а что нет, превыше семьи, клана и господина. И именно благодаря этому незыблемому кодексу самураи сохранили свою вековую беспримерную честь, даже когда рушились устои их социальной и политической системы.

Часть восьмая

После инцидента в гостинице Икэда власти приказали Синсэнгуми и прочим силам безопасности день и ночь патрулировать город, разыскивая самураев Тёсю и их сообщников, которые могли все еще скрываться в Киото. Синсэнгуми хорошо выполняли свою работу. «В своем ночном дозоре они обследовали дом за домом, — писал один современник. — Обнаружив ронинов, они вышибали двери и хватали всех до единого, будь их даже тридцать-сорок». По словам Симады Кая, Кондо выезжал на патрулирование верхом на белом коне, всегда в сопровождении пяти-шести человек в белых головных повязках и с копьями.

Ночью 10-го июня, через пять дней после происшествия в Икэдая, Синсэнгуми узнали, что Тёсю собрались в ресторане Акэбоно-тэи на холмах Хигасияма в восточной части города. Несколько ополченцев в сопровождении людей Айдзу направились туда. По прибытии вместо Тёсю они обнаружили одинокого самурая из клана Тоса, по имени Асада Токитаро, чиновника в ставке Тоса в Каварамати. Когда к нему обратились, Асада бросился бежать. Один из самураев Айдзу, Сиба Цукаса, решил, что Асада из Тёсю, погнался за ним и при поимке ранил в бок. Рана была не смертельной, но изнурительной. Асада назвал себя и потребовал разъяснить причину действий самурая Айдзу. Сиба, конечно, был смущен своей ошибкой. Оказав Асаде первую помощь, люди Айдзу доставили его в ставку Тоса. Меж тем Сиба вернулся в ставку Айдзу, чтобы сообщить своему господину о несчастном случае.

Люди Тоса в Киото не пожелали снести оскорбление. Сотня их собралась в Акэбоно-тэи, чтобы спланировать ответное нападение на ставки Синсэнгуми и Айдзу. Тем временем даймё Айдзу отрядил в ресторан несколько человек, чтобы принести извинения. Но люди Тоса извинений не приняли. По некоторым источникам, один из самураев Айдзу, некий Тиба Дзиро, взял дело в свои руки. Он отправился прямо в ставку Тоса и там вспорол себе живот. Люди Тоса были удовлетворены, но тем дело не кончилось.

Хотя даймё Тоса был «внешним» князем, а его провинция служила рассадником направленных против Токугава настроений, все знали, что сам Яманоути Ёдо верен Токугава. Клан Тоса был одним из самых сильных в Японии, а князь Ёдо — одним из «четырех сиятельных князей». Князь Айдзу беспокоился, что происшествие может отрицательно сказаться на взаимоотношениях Айдзу и Тоса и, как результат, Тоса и Эдо. На следующий день он послал в ставку Тоса одного из своих самураев и врача. Они принесли подарки и предложили оказать раненому медицинскую помощь. Чиновники Тоса отвергли их предложение, веско объяснив, что «обычаи нашего хана не позволяют самураю сожалеть о [потере своей] жизни, если он опрометчиво позволил себя ранить». Конечно, представителям Айдзу не было нужды напоминать, что все происшествие являлось нарушением бусидо.

Как и Сибе. Сожалея о том, что его действия «могут не только ухудшить отношения между Айдзу и Тоса, но и [в результате] повредить всей нации», он решил, что «невзирая на то, кто прав, а кто виноват, у меня нет другого выхода, кроме самоубийства» (58). На следующий день после происшествия он должным образом подготовился. Выбрив макушку и тщательно уложив узел волос, он оделся в белое и спокойно сел, чтобы умереть. Он обменялся прощальными чашами сакэ с двумя своими братьями, а также с друзьями, вымолвил последнее слово: «Прощайте» — обнажил короткий меч и вонзил его себе в живот. В тот же миг один из братьев выхватил длинный меч и одним ударом обезглавил Сибу. Сибе Цукасе был двадцать один год.

Князь Айдзу, очень расстроенный потерей верного вассала, сразу же послал гонца в ставку Тоса, чтобы сообщить об искуплении Сибы и пригласить представителя Тоса для освидетельствования тела. Меж тем Асаде его грубое нарушение бусидо тоже не сошло с рук. Попытка сбежать при первых же признаках опасности опозорила Асаду. Но еще более постыдным было то, что он вернулся в ставку Тоса, не сразившись с человеком, который его ранил. Когда посланец Айдзу добрался до ставки Тоса, он был должным образом уведомлен, что Асада также совершил сэппуку.

Возникает вопрос: пережило ли бусидо общественную и политическую систему самураев? Через тридцать лет после конца эпохи феодализма в Японии, на исходе девятнадцатого столетия, этот вопрос был задан не кому иному, как представителю самурайского сословия Кацу Кайсю, незадолго до его смерти в 1899 году.

«Дух самураев должен был со временем сойти на нет. Это, без сомнения, печально, но меня не удивляет. Я давно знал, что так и произойдет, когда будет ликвидирована феодальная система.

Но даже сейчас я уверен, что если бы я был невероятно богат, то смог бы восстановить этот дух за четыре-пять лет. Причина тому проста. В эпоху феодализма самураям не приходилось ни возделывать землю, ни торговать. [Для них] это делали крестьяне и торговцы, тогда как сами они получали жалование от своих сюзеренов. Они могли бездельничать с утра до вечера, не думая о пропитании. И поэтому все, что им надо было делать, <...> это читать книги и беспокоиться о таких вещах, как честь и верность.

Когда феодальная система была ликвидирована и самураи лишились выплат, самурайский дух, естественно, мало-помалу таял. <...> Если сейчас дать им денег и позволить, как раньше, жить без забот о насущном, я уверен, что бусидо можно было бы восстановить».

*********************
Ах, Кацу-сэнсэй, Кацу-сэнсэй, какая ж вы язва! Это же надо было так изящно и с такой серьезной миной облить своих коллег... кое-чем пахучим ))

@темы: перевод, Хиллсборо

---

Фотографии

[феникс периода полураспада]

Нашла вот такую подборку фотографий клипом. Часть знакомы и хорошо знакомы. Часть первый раз вижу.
В пояснении к клипу приводятся подписи кто есть кто. Отдельно озадачивает предпоследний кадр, со сфинксом...

Для удобства просмотра привожу их ниже

【掲載順】
1　 有栖川宮熾仁
2　 近藤長次郎
3　 江藤新平
4　 使節団の女性
5　 使節団の女性
6　 トーマス・グラバー
7　 福岡孝弟
8　 後藤象二郎
9　 後藤象二郎
10　桂小五郎
11　萩藩士たち
12　タウンゼント・ハリス
13　辺見十郎太
14　伊藤博文
15　本間精一郎の首?
16　近藤勇
17　維新の群像
18　維新の群像
19　西郷いと
20　大山巌
21　清水次郎長一家
22　福沢諭吉と咸臨丸の乗組員
23　海援隊士
24　菅野覚兵衛
25　旧幕府軍 幹部
26　松平容保と家臣たち
27　松平容保
28　勝海舟
29　桂小五郎
30　和宮
31 長岡謙吉
32 斎藤弥九郎ほか幕末の剣士たち
33 奇兵隊
34 西郷小兵衛
35 近藤勇
36 黒田清隆
37 幕末の少女たち
38 高杉雅子
39 木戸松子(幾松
40 明治天皇
41 明治天皇
42 徳川慶喜 正室・美賀子
43 宮川助五郎
44 宮川助五郎
45 井上馨
46 毛利敬親
47 陸奥宗光
48 陸奥亮子
49 永井尚志
50 永倉新八
51 坂本龍馬
52 中岡慎太郎
53 中岡慎太郎
54 中岡慎太郎
55 仁和寺宮嘉彰親王
56 小栗忠順
57 佐々木高行　岡本健三郎
58 大久保利通
59 大村益次郎
60 楢崎龍(おりょう
61 坂本乙女
62 ハリー・パークス
63 マシュー・ペリー
64 坂本龍馬
65 坂本龍馬
66 坂本竜馬
67 坂本竜馬
68 西郷隆盛
69 佐久間象山
70 三条実美
71 西南の役に出征した斉藤一たち
72 高杉晋作
73 パリでの大久保利通たち
74 松平春嶽
75 田中光顕
76 谷干城
77 高松太郎
78 高杉晋作ほか
79 徳川慶喜
80 岩倉具視
81 寺田屋のお登勢
82 土方歳三
83 土方歳三
84 吉田東洋
85 高杉晋作の妾・おうの
86 尾崎三良(戸田雅楽
87 遣欧使節団とスフィンクス
88 岩崎弥太郎
89 徳川慶喜
90 山内容堂
91 福沢諭吉

Может кто переведет?

@темы: фотографии, Видео, Вопросы

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Резня в Икэдая

Ветреной июньской ночью бунтовщики планировали поджечь императорский дворец и в последующей суматохе похитить императора. Они намеревались подстеречь протектора Киото, который непременно поспешил бы ко дворцу, и зарубить его на месте. Они собирались убить тех князей, кто выступил бы против них, и перевезти императора в Тёсю. Они намерены были потребовать от Сына Неба издать указ о нападении на бакуфу и вынудить двор назначить князя Тёсю протектором Киото.
Этот замысел был несвоевременным, неразумным и неудачным. И хотя он повлек бы за собой конец движения за изгнание иностранцев, это не умаляло его далеко идущих последствий и того, что результатом его стал поворотный момент в революции. Меж тем отличавшая Синсэнгуми склонность к убийству достигла апогея в одном из печально известных эпизодов этого момента — резне в гостинице Икэда.

Часть седьмая

В пятом месяце первого и единственного года эпохи Гэндзи (май 1864 года), накануне еще одного безумного и кровавого лета, в императорской столице командир Кондо Исами переосмысливал свою роль главы городской полиции и подумывал о роспуске Синсэнгуми. В прошлом январе сёгун Токугава Иэмоти повторно посетил Киото, дабы упрочить согласие между ведущими сторонниками союза Двора и Лагеря, обретшими политический контроль после августовского переворота. Переговоры проходили с января по март как при императорском дворе, так и в крепости Нидзё, цитадели Токугава в Киото. Присутствовали шестеро могущественных князей, поддерживавших союз; среди них Хитоцубаси Ёсинобу, князья Айдзу, Фукуи, Тоса, Сацумы и Увадзимы (45). Обсуждались два основных вопроса. Первый касался закрытия восточного порта Иокогама для иностранцев, что ограничило бы международную торговлю портами Нагасаки на юго-западе и Хакодатэ на севере. Сторонники Токугава выступали за закрытие Иокогамы, чтобы доказать императорскому двору — Иэмоти намерен честно выполнить свое обещание. Но бакуфу блефовало и не собиралось ни закрывать Иокогаму, ни изгонять иностранцев. Втайне оно добивалось все того же: успокоить императора-ксенофоба, чтобы взять в политической игре верх над могущественными провинциями. Прочие присутствующие князья, особенно Симадзу Хисамицу из Сацумы, возражали, доказывая, что нарушение торговых договоров может привести к войне. Другой вопрос касался отношения к отступникам Тёсю. Ёсинобу во главе сторонников Токугава призывал не щадить открытого врага бакуфу и даже, возможно, отправить в Тёсю карательную экспедицию. Другие князья выступали за то, чтобы проявить снисходительность. Согласие так и не было достигнуто, и в марте переговоры прекратились.

Меж тем сёгуну было вручено предписание императора изгнать иностранцев. Но выдворить их силой оружия было не более реально, нежели в прошлом году, когда Тёсю обстреляли иностранные корабли в Симоносэки. Узнав, что сёгун снова собирается покинуть Киото, не имея ясного плана дзёи, Кондо тут же отправил Айдзу письмо, прося разрешения распустить Синсэнгуми. Он напомнил властям, что он сам и его люди изначально вступили в Ополчение роси не только для защиты сёгуна, что повлекло за собой аресты и убийства врагов Токугава, но и для того, чтобы сражаться в Киото в авангарде движения за изгнание варваров. Словно для того, чтобы успокоить Кондо, власти снова предложили ему и его людям официальные ранги в иерархии Токугава и уверяли, что сёгун закроет Иокогаму и что Синсэнгуми в конечном итоге вернутся в Эдо, чтобы помочь ему изгнать иностранцев из Японии. Кондо склонен был принять это повторное предложение — возможно, он начинал осознавать: бакуфу не развяжет войну с иностранными державами. Кондо был абсолютно прав — и по иронии судьбы вопреки его опасениям всего через месяц после его письма Айдзу происшествие в киотской гостинице окончательно утвердило Синсэнгуми в роли самого грозного орудия бакуфу в деле ареста и уничтожения врагов Токугава.

После переворота 18 августа ходили слухи, что Тёсю планируют нападение на императорскую столицу. Роялисты продолжали осуществлять «кару небес» в отношении Токугава и их сторонников в Киото и Осаке. Естественно, в преступлениях подозревались Тёсю. В апреле Синсэнгуми арестовали за поджог человека из Тёсю. Под угрозой пыток он выдал, что в Киото скрывается примерно двести пятьдесят самураев Тёсю. Первого июня Синсэнгуми арестовали двоих подозрительных людей на восточном берегу Камогавы. Те, также под угрозой пыток, выдали, что Тёсю планируют убить протектора Киото и поджечь императорский дворец. Перед этим, в конце мая, Синсэнгуми узнали, что самураи Тёсю, изгнанные из Киото, и отступники-ронины крутятся вокруг Икэдая. Эта гостиница располагалась в районе Каварамати, на западном берегу реки Камо, к северу от Малого моста Сандзё, в непосредственной близости от представительств княжеств и сердца города — дворца императора. Было известно, что самураи Тёсю часто посещают Икэдая и что ее владелец сочувствует роялистам и только рад предоставить свой дом мятежникам ради дела революции. Кондо Исами отрядил четверых ополченцев разведать потенциально опасную ситуацию. Среди них были Ямадзаки Сусуму и Симада Кай.

Шпионы Кондо вышли на человека по имени Фурудака Сюнтаро (46). Фурудака был ронином из провинции Оми близ Киото. Два года назад он унаследовал лавку под названием Масуя, которой управлял под именем Киэмон (47). От командования Синсэнгуми не укрылось то, что Масуя располагалась недалеко от Икэдая и представительств как Тёсю, так и Тоса. Но они не знали, что после августовского переворота дом Фурудаки служил убежищем диссидентам-роялистам, включая членов обоих этих кланов, которые задумали свергнуть правительство.

Среди этих диссидентов был Миябэ Тэйдзо, ронин из хана Кумамото. Ключевая фигура планируемого восстания, Миябэ ранее служил могущественному «внешнему» князю Кумамото в качестве старшего мастера по военному делу. Ныне он числился среди национальных лидеров направленного против Токугава и иностранцев роялистского движения. В возрасте сорока четырех лет он был одним из самых старших и самым уважаемым из киотских роялистов, большинству которых было от двадцати до сорока. После августовского переворота Миябэ служил офицером штаба императорской гвардии и сопровождал Сандзё Санэтоми во время его бегства в Тёсю (48). Миябэ тайно вернулся в Киото в мае.

Неосторожность Миябэ вывела Синсэнгуми прямо на Масуя. Первого июня он послал пожилого слугу Тюдзо в город с поручением. Синсэнгуми опознали его, Тюдзо был задержан возле буддистского храма и допрошен на предмет местонахождения его хозяина. Когда старик отказался говорить, его привязали к главным воротам храма и оставили так до тех пор, пока он не согласится сотрудничать. Хозяйка близлежащей гостиницы увидела старика и освободила его. Синсэнгуми наблюдали. Они проследили за Тюдзо до Масуя. К тому времени, как они прибыли туда, Миябэ сбежал, чтобы укрыться в надежных стенах представительства Тёсю, а вот для самурая, называвшего себя Киэмоном, хозяина Масуя, дело кончилось плачевно.

На рассвете пятого июня более двадцати членов Синсэнгуми, включая Нагакуру, Окиту, Хараду, Иноуэ и вступившего в ополчение в прошлом октябре Такэду Канрюсая, нагрянули в Масуя. Они искали Миябэ, но, естественно, не нашли. Вместо него они нашли и тут же арестовали Фурудаку. При обыске обнаружился тайный склад оружия и боеприпасов, а также спрятанные в потайном отделении шкафа компрометирующие документы, которыми обменивались заговорщики. Эти документы подтвердили то, что Синсэнгуми услышали от двоих недавно задержанных на восточном берегу Камогавы. Мятежники в самом деле планировали поджечь дворец и убить протектора Киото. Что столь же ошеломляло и ничуть не менее тревожило, они намеревались похитить императора. Теперь Синсэнгуми убедились, что Фурудака по уши увяз в заговоре и был поставщиком оружия, — хотя деталей, нужных для подавления восстания, включая место, время и способ действия, пока не знали.

Фурудаку доставили в штаб в Мибу и поместили в темный и сырой двухэтажный склад в усадьбе Маэкава, где его допросили Кондо и Хидзиката. Фурудака отказался говорить. По словам Нагакуры, Фурудака прибыл в Киото «преисполненный решимости умереть и не сказал бы ничего». Его били кнутом, пока кожа на его спине не повисла лохмотьями. Он «закрыл глаза, стиснул зубы и лишился чувств, но рта не раскрыл». Наконец Хидзиката потерял терпение. Он связал руки Фурудаки за спиной и подвесил его вниз головой на прочной веревке, переброшенной через балку, затем вбил деревянные клинья в подошвы ног Фурудаки, прикрепил к клиньям большие свечи и зажег фитили. Густой поток расплавленного воска потек по ногам Фурудаки. Боль была невыносимой. Промучившись почти полчаса, он наконец сломался и не только подтвердил, что планируется государственный переворот, что уже было известно из документов, найденных в его доме, но и признался, что его товарищи, включая людей из Тёсю, скрываются в домах и гостиницах в районе Каварамати.

Неожиданные выводы из признания Фурудаки встревожили и взбесили Кондо и Хидзикату — и подстегнули их склонность к убийству. Не менее встревожены и взбешены были мятежники, узнав об аресте Фурудаки и обнаружении компрометирующих документов и тайника с оружием. Большинство мятежников происходили из Тёсю, Тоса и Кумамото. Хотя они не верили, что Фурудака добровольно раскроет врагу их планы, репутации Синсэнгуми было довольно, чтобы пробудить их наихудшие опасения. Самые уравновешенные, предполагая, что Фурудака убит, а их замысел раскрыт, предлагали вернуться в родные провинции и разработать встречный план удара в более подходящее время. Однако некоторые горячие головы призывали безотлагательно атаковать ставку Синсэнгуми, вырезать всех врагов, которые там будут, спасти Фурудаку, если тот еще жив, и следовать первоначальному плану. Чтобы решить, как действовать дальше, мятежники созвали ночью собрание. Местом встречи назначили гостиницу Икэда в Каварамати.

Тем же вечером самураи пяти поддерживавших Токугава кланов, включая Айдзу, Хиконэ и Кувана (49), вместе с Синсэнгуми и другими проверяли гостиницы, чайные домики, рестораны и представительства провинций в Каварамати и окрестностях. Количество членов Синсэнгуми сократилось до сорока человек. Некоторые были больны, и в этот вечер годных к службе насчитывалось тридцать четыре. Кондо взял девятерых для поисков на западном берегу реки. Среди них были Нагакура, Окита и Тодо — трое его лучших фехтовальщиков. Хидзиката повел примерно двадцать человек, включая Хараду, Иноуэ и Сайто, на восточный берег (50).

Пятого июня в Киото был канун большого праздника Гион, который привлекал любопытствующих со всей Японии. Стояла жаркая летняя ночь. В окрестностях Малого моста Сандзё, освещенного белыми и красными праздничными фонарями, толпился народ, жаждущий освежиться на прохладном ветерке, дующем с Камогавы. Как вспоминал Нагакура почти полвека спустя, никто из собравшихся даже в самых своих безумных мыслях не предполагал, что поблизости вскоре развернется одна из самых жестоких битв, одно из самых знаменательных событий последних кровавых лет правления Токугава бакуфу. Да и люди Кондо, добравшись к десяти вечера до ворот Икэдая, не подозревали, что наверху им придется скрестить мечи со множеством противников (51).

В свою очередь, мятежники наверху представления не имели, что десятеро опытных бойцов, столь же полных решимости умереть, защищая бакуфу, сколь они сами были полны решимости уничтожить его, уже вошли в ворота гостиницы. Люди Кондо были одеты в кольчуги, железные шлемы с кольчужными капюшонами и перчатки — вроде тех, что Кондо получил от своих друзей в Таме (52). У бунтовщиков такой защиты не было. Они набились в одну комнату, легко одетые по случаю жаркой ночи, пили сакэ и горячо обсуждали свои военные планы. Чем больше они пили, тем больше возбуждались, чем больше они возбуждались, тем больше пили. Десять человек внизу лестницы наверняка слышали шум наверху. Кондо вошел первым, за ним Нагакура, Окита и Тодо. Остальные остались снаружи, чтобы предотвратить бегство заговорщиков. Войдя, четверо бойцов обнаружили ружья и копья и связали их вместе, чтобы их нельзя было сразу пустить в ход. Кондо позвал хозяина, и тот быстро вышел из соседней комнаты.

— Кто здесь? — спросил хозяин.
— Синсэнгуми! — рявкнул Кондо. — Мы пришли с обыском.

Хозяин запаниковал и ринулся вверх по задней лестнице. Четверо бойцов последовали за ним. Наверху они столкнулись с почти двадцатью людьми с мечами наголо. «Мы ведем расследование, — объявил Кондо. — Если окажете сопротивление, то будете безжалостно убиты». Согласно мемуарам Нагакуры, «они задрожали от страха и отступили назад. Тогда один из мятежников, на редкость храбрый человек, внезапно атаковал. Окита убил его одним ударом. Остальные бросились вниз по лестнице. <...> Кондо приказал нам догнать их».

Внизу Окита начал кашлять кровью, сраженный приступом туберкулеза, который позже погубил его. Кондо караулил заднюю часть дома, Нагакура — участок перед передней дверью, Тодо — сад. Вскоре подоспели Хидзиката и его люди. Один из мятежников пытался ускользнуть через переднюю дверь, но Тани Сандзюро из группы Хидзикаты пронзил его копьем, а Нагакура добил ударом в плечо. Затем через переднюю дверь попытался проскочить еще один человек. Нагакура разрубил его от плеча наискось. «В саду я обнаружил человека, прятавшегося в уборной. Я проткнул его мечом. Он попытался достать меч, но так ослабел, что упал. Я незамедлительно ударил его еще раз».

Вскоре самураи Айдзу и других кланов окружили Икэдая. Мятежники «бросались на нас, как загнанные в угол крысы, свирепо размахивая мечами над головами», — вспоминает Нагакура. «С Тодо вражеским мечом сбили шлем», — писал своим родным и друзьям на востоке Кондо. «Тодо ранили в центр лба, — пишет Нагакура. — Кровь залила ему глаза, мешая сражаться». Человек, ранивший Тодо, напал на Нагакуру. Завязалась отчаянная драка, острие меча противника зацепило грудь Нагакуры, «не ранив меня, но разорвав одежду». Нагакура отразил удар в запястье и тут же контратаковал, рубанув нападающего от левой стороны лица до шеи. «Брызнула кровь, и он упал». Меж тем Нагакура «почувствовал, что моя правая рука стала липкой. Приглядевшись, я заметил, что у основания большого пальца рассечена плоть». Кондо яростно дрался с четырьмя или пятью противниками. Его трижды едва не ранили. Когда Харада, Иноуэ и Такэда ворвались в дом, четверо мятежников бросили мечи и позволили захватить себя в плен. Тогда же несколько ополченцев, карауливших переднюю дверь, ворвались внутрь. Внезапно под одним из мятежников наверху провалился пол. «Такэда Канрюсай рубанул его», а Симада Кай добил.

«Мы сражались против множества врагов, — пишет Кондо. — Искры летели [от наших клинков]. После двух часов сражения меч Нагакуры сломался пополам, у меча Окиты обломился кончик, клинок Тодо расщепился, как бамбуковая метелка. <...> Мой меч, вероятно потому, что это был драгоценный клинок Котэцу, остался невредим. <...> Хотя я был опытным бойцом, <...> наши противники были многочисленны и отважны, так что я почти распрощался с жизнью».

К концу боя множество самураев из лагеря Токугава собрались вокруг Икэдая. Согласно письму Кондо, семеро мятежников погибли в бою, четверо впоследствии умерли от ран и двадцать три было взято в плен. Многие бунтовщики, получившие серьезные ранения, покончили с собой — как внутри, так и снаружи Икэдая.

Предводитель заговорщиков Миябэ Тэйдзо яростно сражался, но Кондо, Окита, Нагакура и другие были сильнее. Он получил множество ран. Чтобы его не взяли живым, он совершил сэппуку у основания лестницы. Миябэ близко дружил с двумя покойными предводителями роялистов — Ёсидой Сёином и Киёкавой Хатиро. Первый был типичным японским революционером и любимым учителем роялистов хана Тёсю и проповедовал доктрину почитания императора и изгнания варваров. Сёина обезглавили в ходе чистки Ии Наосукэ. Миябэ, Киёкава и Сёин — все были уничтожены. То, что Синсэнгуми несли прямую ответственность за смерть первого, противостояли второму и убили последователей третьего, разумеется, вызвало одобрение протектора Киото и властей Эдо.

Среди последователей Сёина, убитых в Икэдая, был Ёсида Тосимаро из Тёсю. Перед смертью Сёин выразил надежду, что Тосимаро сыграет в революции существенную роль. Ему было всего восемнадцать, когда Сёина казнили в Эдо в 1859 году. Пять лет спустя он вместе с Миябэ спланировал в Киото предотвращенный мятеж. Получив легкую рану в плечо, Тосимаро вырвался из Икэдая и побежал за подкреплением в расположенное неподалеку представительство Тёсю. Обстоятельства его смерти неясны. Согласно Симосаве, он, вооружившись копьем, ринулся обратно в Икэдая, чтобы продолжить бой, но в саду за домом натолкнулся на Окиту, который убил его без боя (53).

Мотидзуки Камэята, ронин из Тоса, близкий друг Сакамото и ученик Кацу Кайсю, также погиб в бою. Ему удалось вырваться из Икэдая, но ближайшие улицы были оцеплены. Когда люди Айдзу попытались его схватить, он отрубил одному из них руку, второму рассек лицо и побежал к обещавшим укрытие стенам представительства Тёсю. Но он был серьезно ранен и быстро слабел. Чтобы не попасть в руки врагов, он опустился на колени, достал короткий меч и вспорол себе живот.

Из множества самураев Тёсю, скрывавшихся в Киото, лишь единицы пережили революцию. Среди них был Кацура Когоро, один из «отцов-основателей» современной Японии (54). Блестящий ученик Ёсиды Сёина, мастер меча, закулисный манипулятор, обладавший умением никогда не оказываться не в том месте и не в то время, ловко и осмотрительно проведший переговоры касательно будущего альянса Сацума-Тёсю, который окончательно похоронил Токугава, 31-летний Кацура был политическим лидером революционеров Тёсю. Он покинул Хаги, один из двух политических центров Тёсю, в прошлом январе и в том же месяце под чужим именем прибыл в Киото, где скрывался в представительстве хана Цусима.

В то время как радикалы в Киото рвались напасть на Токугава, хладнокровный и расчетливый предводитель Тёсю противился этому. После провала переговоров между ведущими князьями Кацура понял, что клан Тёсю может вскоре вернуть себе свои политические позиции в Киото, и хотел до того момента отложить восстание. Чтобы помочь делу, он тайно вел в Киото переговоры о поддержке с революционерами из некоторых могущественных кланов, включая «внешние» Тоттори, Тикудзэн, Бидзэн и Цусиму. До поры до времени ему удалось убедить товарищей по оружию повременить с военными действиями, однако после событий в Икэдая их уже нельзя было удержать. Где он сам находился во время нападения — загадка истории. Приглашенный на встречу Миябэ и другими, он пришел в Икэдая где-то за час до нападения. В своей автобиографии Кацура отмечал: «Поскольку никого еще не было, я отправился в находившееся неподалеку представительство клана Цусима».

Хозяин Икэдая сбежал вместе с женой и детьми. «Ему не связали руки», — вспоминал Нагакура. После боя внутри здания хозяин «развязал нескольких бунтовщиков из Тёсю, дав им сбежать». Харада Саносукэ, заметив это, «бросился вдогонку и убил их». На следующий день хозяин был арестован, допрошен и брошен в тюрьму, где «умер под жестокими пытками».

Последствия «беспримерной трагедии», по описанию Нагакуры, иллюстрировали невероятную жестокость битвы. Ни одна бумажная раздвижная дверь не уцелела, все были изорваны в клочья. Деревянные потолочные панели были расколоты, когда тех, кто прятался за ними, протыкали снизу копьями. Татами во многих комнатах, и наверху и внизу, были заляпаны свежей кровью. Особенно печально выглядели отрубленные руки и ноги и клочья кожи лица с сохранившимися на них волосами, валявшиеся вокруг.

Зрелище снаружи было не менее «печальным». По словам одного из свидетелей, тела совершивших сэппуку пролежали на улице долгие часы. Учитывая летнюю жару, зрелище, вероятно, было жуткое (55). Другой свидетель описывает огромные лужи крови перед находившимися неподалеку представительствами кланов Тёсю и Кага и в саду дома одного торговца, тоже рядом с Икэдая.

Только трое из собравшихся в гостинице Икэда ночью 5 июня 1864 года пережили революцию. Потери роялистов в Икэдая и ответной атаке Тёсю в следующем месяце (56) были сокрушительными. Считается, что из-за налета Синсэнгуми на Икэдая Реставрация Мэйдзи задержалась на целый год. «Если бы Синсэнгуми не одержали великую победу в Икэдая, — заявлял Нагакура, — Токугава бакуфу пало бы значительно быстрее». Но гнев, разгоревшийся в самураях Тёсю, сплотил клан, и в отношении войны до победного против Токугава наконец было достигнуто согласие, что стало поворотной точкой революции. Это ставит под сомнение широко распространенное мнение, будто события в Икэдая затормозили Реставрацию Мэйдзи, и скорее служит аргументом в пользу того, что на самом деле резня ускорила крах бакуфу.

Бесспорно, в Икэдая Синсэнгуми прорубили свой путь в сердце тех кровавых времен, став самой грозной полицейской силой в истории Японии. Люди упивались своей победой. Когда следующим утром Кондо и его люди, построившись в две колонны, возвращались в свою ставку, «десятки тысяч [смотрели на нас] с обочин дороги». Некоторые ополченцы держали в руках обнаженные мечи, поскольку клинки из закаленной стали были погнуты или сломаны и не входили в ножны. Окита, оправившийся от приступа, шел сам. Окровавленного Тодо несли на носилках. Нагакура тоже был в крови. Согласно Симосаве, процессию возглавляли улыбающиеся Кондо и Хидзиката. Разумеется, предводители Синсэнгуми ликовали. Они использовали свою склонность к убийству, чтобы осуществить свое стремление к силе и власти, и теперь победоносно шествовали, демонстрируя себе и миру, что с ними отныне поневоле придется считаться. Усмирение ронинов осталось в прошлом; ныне смыслом их существования стала расправа с врагами сёгуната Токугава. Ослепленные победой, они даже не думали о том, что погубили нескольких лучших людей своего времени. Кондо и Хидзиката «были так спокойны, — пишет Симосава, — что никто даже не подумал бы, что они только что сражались в жестоком бою».

Только один ополченец погиб в бою. Еще четверо были ранены, двое — смертельно. Через два дня после инцидента в Икэдая хан Айдзу наградил Синсэнгуми среди прочего шестью сотнями рё. Командир Кондо получил тридцать рё, новый меч и бочонок сакэ, заместитель командира Хидзиката — двадцать три рё, Окита, Нагакура, Тодо, Такэда и еще двое — по двадцать. Одиннадцать ополченцев, включая Иноуэ, Хараду, Сайто и Симаду, получили по семнадцать рё, двенадцать ополченцев — по пятнадцать, семьи троих погибших — по двадцать рё.

@темы: перевод, Хиллсборо

---

И опять не Хиллсборо! :) А вы уже соскучились, да? :)))

[Рысь Ллиотар]

Финальная сцена из "Человека звездного света", Мидзу Нацуки в роли Окиты. Лично для меня - практически эталон сценического воплощения этого образа. Что бы ни случилось, приказываем себе встать и идти, после чего встаем и идем. И улыбаемся, улыбаемся, сквозь боль и страх. Чтобы никто не догадался "Смертию смерть поправ..." Воплощенное торжество силы духа - над всем.
И вот это все Мидзу здесь показывает минимумом выразительных средств, свою финальную арию она поет off stage и практически не двигается, лишь играет лицом. Японская актерская школа очень сильно завязана на мимику, и, как правило, европейскому глазу их мимика кажется утрированной, чуть ли не гротескной, но только не в данном случае. Ничего лишнего. Высший пилотаж, мне кажется Впрочем, судите сами.

@темы: Видео

---

А вот и не Хиллсборо :)))

[Рысь Ллиотар]

Победив Зверем Койотом заглючивший ВДуб, я все-таки вырезал вам мой любимый ролик из такарадзучьего "Духа самурая". Постановку наверняка еще не все успели посмотреть, а тут всего-то три минутки. С Ютуба злобные правообладатели этот ролик смахнули и съели.

Ну уж очень Адский Замком тут хорош. То есть Асадзи "Наше Все" Саки в роли Адского Замкома, который еще не Адский, но вот как раз в процессе инсталляции.
А вообще этот номер прекрасная  Кодзю Тацуки метко обозвала: "Хидзиката-сан сам себе демон". Наслаждайтесь!

@темы: Видео

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Склонность к убийству

«Я презираю убийства и никогда никого не убивал, — сказал однажды Кацу Кайсю. — Взять, например, мой меч. Когда-то я так крепко привязывал его к ножнам, что не смог бы обнажить, даже если бы захотел. Я твердо решил для себя не поднимать оружие на человека, даже если тот поднял оружие на меня. Такие люди для меня не более чем блохи. Если блоха прыгнет вам на плечо, она сумеет только куснуть. Да, укус вызовет зуд, но жизни этот пустяк не угрожает». Сакамото Рёма, также известный своим отвращением к кровопролитию, убил человека лишь однажды — в целях самозащиты. И Рёма, и его наставник Кайсю были умелыми бойцами, чье уважение к жизни зиждилось на силе. А девизом Великого Сайго, истинного самурая и военного вождя Сацумы, было «любить человечество, почитать богов». Вне всякого сомнения, три этих прославленных воина были убеждены, что любое убийство, кроме как в случае крайней нужды, есть грубое нарушение бусидо. В отличие от Синсэнгуми, чья склонность к убийству, подкрепленная суровым и жестоким сводом правил, была исключительной даже для тех кровавых времен.

Часть шестая

Синсэнгуми были бесспорно верны Токугава бакуфу и тем не менее исповедовали те же антизападные и роялистские взгляды, что и настроенные против Токугава радикалы, которых им поручалось уничтожать. В октябре 1863 года, два месяца спустя после изгнания Тёсю из Киото и через месяц после убийства Сэридзавы Камо, Кондо посетил собрание представителей различных ханов, в том числе Сацумы, Айдзу и Тоса, поддерживавших союз Двора и Лагеря. Они выпили уйму сакэ и обсудили уйму дел. Однако о множестве стоящих перед Японией вопросов, самые серьезные из которых касались международных отношений, опалы Тёсю и союза императора с сёгуном, призванного разрешить насущные проблемы путем национального согласия, говорили мало. Представители Айдзу и Сацумы настаивали, чтобы Кондо, как обычно суровый и, вероятно, раздраженный замалчиванием остро стоящих вопросов, высказал свои политические взгляды. «И Сацума, и Тёсю пытались изгнать варваров, — произнес он, имея в виду морское сражение первых с англичанами в прошлом июле (38) и нападение последних на иностранные корабли в мае. — Но эти попытки ханы предпринимали в одиночку. Мы пока не выступали против варваров все вместе, единой нацией. Организовав союз Двора и Лагеря, мы должны объединиться с императорским двором, помочь бакуфу, прийти к [единству] национального духа, побудив вышестоящих и тех, кто ниже [них], действовать сообща, и тогда изгнать варваров».

Позицию Кондо разделяли практически все самураи, за исключением Тёсю и радикалов из Тоса и Сацумы, на собрании не присутствовавших. Даже самые крайние из настроенных против Токугава согласились бы с Кондо, если б тот не призвал Киото объединиться с Эдо, а князей — помочь Токугава. Кондо и большинство его людей (если не все) твердо намеревались изгнать иностранцев, но под законной властью сёгуна Токугава, а не отступников Тёсю. Поэтому-то их с Киёкавой Хатиро пути разошлись, когда тот по приказу императора вернулся в Эдо. Бакуфу, естественно, не собиралось изгонять иностранцев. В первую очередь Эдо необходимо было усмирить роялистов в Киото, для чего готовился союз с императорским двором. Двор, однако, отказывался сдать ксенофобские позиции, тогда как бакуфу, единолично контролировавшему международную торговлю, выгодны были отношения с другими странами. Ситуацию осложняли и некоторые могущественные князья. Завидуя торговой монополии Эдо, они поддерживали союз Двора и Лагеря, но одновременно соперничали друг с другом, стремясь обставить бакуфу в политической игре. Самыми выдающимися из них были так называемые «четыре сиятельных князя» тех тревожных времен: Симадзу Хисамицу из Сацумы, Яманоути Ёдо из Тоса, Датэ Мунэнари из Увадзимы и Мацудайра Сюнгаку из Фукуи. Первые трое были «внешними» князьями, последний — близким родственником сёгуна.

Как единственный командир ополчения Кондо Исами в первую очередь стремился одержать верх над врагами Токугава и изгнать иностранцев. Нечего и говорить, что бакуфу радовала такая мощная служба безопасности, подчинявшаяся протектору Киото. В октябре роси из Синсэнгуми за свою верность получили предложение официально вступить в ряды хатамото, так называемых «восьмидесяти тысяч рыцарей сёгуна Токугава» (39). Щедрое ежемесячное жалование прилагалось. Хотя все ополчение, начиная с Кондо и Хидзикаты, бесспорно жаждало занять официальное положение в иерархии Токугава, Кондо отверг предложение. Он чувствовал, что его ополчение выполнило только одну из своих задач, — ведь иностранцы по-прежнему оставались в Японии. И пока те не будут изгнаны, он не заслуживает официальной должности. Однако на жалование он согласился, ибо крайне нуждался в деньгах. Теперь Кондо получал пятьдесят рё в месяц, Хидзиката сорок, офицеры более низкого ранга — по тридцать рё, и рядовые — по десять рё каждый (40).

За два с половиной века «Pax Tokugawa» многие самураи, особенно те, кто служил бакуфу, утратили интерес к воинским искусствам. Их мечи стали больше символом статуса, нежели оружием. Эти самураи из воинов превратились в чиновников и государственных служащих. Вот что говорил о сложившейся ситуации Кацу Кайсю, всегда критически относившийся к своим товарищам — самураям Токугава: «Изначально многие из хатамото Токугава <...> были стойкими и непобедимыми. Но за два с лишним столетия мира они погрязли в роскоши и бездействии и в конечном счете стали мягкотелыми. Они давным-давно забыли обычаи своих предков. И теперь, перед лицом великих трудностей последних лет бакуфу, могли только горячиться и шуметь, словно кто-то перевернул их короб с игрушками. Они были совершенно бесполезны».

Несмотря на упадок воинского сословия в Эдо, угроза иностранного нападения встряхнула самураев в других областях Японии. Началось возрождение воинских искусств. Многие самураи заново открыли истинное предназначение своих мечей и с новой страстью принялись тренироваться. Даже крестьяне, одевшись как самураи, вооружились двумя мечами и взялись изучать кендзюцу. Последнее явление широко распространилось в родных краях главы Сиэйкана. Кондо Исами разделял распространенную веру в том, что суровые воинские тренировки необходимы для воспитания отваги и боевого духа и развития боевого мастерства. Вместе с Хидзикатой он разработал обязательный учебный план, включавший кендзюцу, дзюдзюцу, яридзюцу, артиллерию и верховую езду. Никому из ополченцев не разрешалось пропускать ни одного занятия. Они также должны были изучать литературу. Сам Кондо с почти религиозным рвением каждый вечер два часа упражнялся в каллиграфии — редко, если вообще пропуская занятия. Он твердо решил занять место среди выдающихся деятелей своего времени, большинство из которых преуспели и в поэзии, и в воинских искусствах. Он взял псевдоним Тосю, буквально — «Восточная провинция», убежденный в военном превосходстве самураев востока над западными.

Также, чтобы подготовить рядовых к многочисленным опасностям уличных боев и реальной войны, во мраке ночи проводились специальные занятия с применением настоящих мечей вместо деревянного и бамбукового учебного оружия, используемого в тренировочных залах. Порой людей поднимал с постели их товарищ, размахивающий обнаженным мечом. Результат мог быть кровавым, если не фатальным. (Поскольку люди спали в казарме, даже успешно отразившего внезапную атаку вполне могли потом приговорить к сэппуку. И вот почему. Ополченец, отбившись от противника, мог получить удар в спину от соседа, разбуженного шумом. Это все же было нарушением бусидо, а нарушение кодекса самурая каралось согласно уставу.) Чтобы отточить умение рубить человеческую плоть, ополченцев заставляли проводить казнь или служить своим товарищам, вынужденным совершить к сэппуку, в качестве секунданта. Обязанностью секунданта было обезглавливать приговоренного только после того, как тот должным образом вспорет живот, или, если у него не получалось, ловким ударом меча отправлять его на тот свет.

«Каждый день они выходили на улицы и скрещивали мечи с врагом. Один ополченец заявил, что кровь убитого им в тот день брызнула на конек крыши близстоящего дома. Второй говорил, что кровь [его жертвы] брызнула не выше белых стенных панелей. Еще один хвастал, что кровь того, кого он зарубил, запятнала крышу дома».

Этот фрагмент повествования Симосавы по меньшей мере наводит на мысль, что Синсэнгуми убили больше людей, чем можно сосчитать. Убийства стали рутинным занятием ополченцев, жизнь которых ныне зависела от кровопролития и террора. Вероятно, самым свирепым убийцей был командир. «Он был грозен, даже когда пил, — почти полвека спустя вспоминала бывшая любовница Кондо, прежде куртизанка в Киото. — Люди говорили о тех, кого убили сегодня, и о тех, кого собираются убить завтра. Все это было ужасно. Как я слышала, к тому времени Кондо убил человек пятьдесят или шестьдесят».

Хотя члены Синсэнгуми были умелыми бойцами, обладали превосходным боевым духом и неколебимой готовностью убивать, даже это не обязательно отличало их от прочих соотечественников, включая их врагов. Такэти Ханпэйта, предводитель партии крайних роялистов Тоса, в начале 1860-х имел в своем распоряжении команду наемных убийц, терроризировавшую улицы Киото. Его знаменитые бойцы Окада Идзо и Танака Синбэ, называвшие себя хито-кири (букв. «тот, кто режет людей»), во время террора Ханпэйты перерезали уйму народа.

Профессионалов вроде Окады и Танаки во время революции хватало у обеих сторон. Что отличало Синсэнгуми от прочих убийц и террористов, так это преимущество, заключавшееся в официальной санкции на убийства. К лучшему или к худшему, их воинский дух, навыки боя и склонность к убийствам подкрепляла поддержка правительства Эдо.

Но, что, возможно, важнее всего, незаурядную силу Синсэнгуми закаляли жесткий кодекс и строгий процесс отбора, с помощью которого Кондо и Хидзиката набирали людей. Прежде чем кандидата принимали в «рядовые бойцы», он должен был доказать, что достоин этого, продемонстрировав должную степень отваги, боевого духа и воинского умения, а также готовность совершить убийство. Кандидата могли испытывать в тренировочном зале сражением на настоящих мечах. Могли потребовать совершить казнь или стать секундантом при сэппуку. Если кандидат хотя бы кривился или бледнел при виде запекшейся крови, он проваливал испытание. Но даже если нет, его все равно могли взять на «испытательный срок». Прежде чем сделать его полноправным ополченцем, от него могли потребовать показать, чего он стоит в уличном бою. Если он демонстрировал должное умение, отвагу и готовность убивать, он мог стать рядовым. Если нет, он мог быть убит врагами или казнен за нарушение кодекса. Нижеследующая история повествует о том, как подобного успеха в бою потребовали от человека по имени Хасимото Кайсукэ.

В июле 1864 года, в неудачной попытке вернуть благосклонность двора, Тёсю обстреляли своих врагов из Айдзу и Сацумы, защищавших дворцовые ворота (41). В следующем месяце бакуфу издало указ, предписывающий крупным феодальным владениям подготовить армии для похода против Тёсю (42). Эдо намеревалось — что широко осуждалось и в конечном итоге не было осуществлено — покарать Тёсю и вновь обрести абсолютную власть. Пытаясь обуздать распространяющиеся по Киото слухи о походе, получить общественную поддержку и убедить людей, что ныне, когда подавили мятеж Тёсю, «Pax Tokugawa» восстановлен, бакуфу разместило по всему городу, по обочинам и на мостах, доски объявлений, на которых Тёсю ославили за «явную измену». Но жители Киото не поддержали бакуфу, и его опрометчивый пропагандистский ход лишь укрепил враждебность Тёсю и их союзников, включая множество ронинов, скрывающихся в императорской столице. По общему мнению, Синсэнгуми и их союзники Айдзу прибегали к вымогательству, запугиванию и насилию, и были они, мягко говоря, непопулярны среди местных, которые сочувствовали, чтобы не сказать — смело поддерживали роялистов Тёсю и их союзников-ронинов.

Бакуфу продолжало размещать хулительные доски объявлений в течение двух лет, пока те не намозолили роялистам глаза. Наконец в августе 1866 года группа ронинов под покровом ночи вымазала черной тушью доску объявлений на западном подходе к Большому мосту Сандзё (43). Когда власти на следующее утро обнаружили этот вандализм, они поставили новую доску. Когда она и последующие были точно так же измараны, к делу привлекли Синсэнгуми.

Ночью 12 сентября заместитель командира Хидзиката Тосидзо послал на борьбу с вандализмом тридцать четыре человека. Те разделились на три группы, разместившиеся к западу, к востоку и к югу от моста. Двое переодетых нищими ополченцев, в соломенных накидках и с ружьями, ждали под мостом (44). Заметив кого-либо подозрительного, наблюдатели должны были выстрелом предупредить остальных, которые бросились бы к мосту и захватили вандалов. Одним из наблюдателей и был кандидат Хасимото Кайсукэ.

Около полуночи Хасимото заметил восьмерых человек из Тоса, приближающихся с севера вдоль реки. В ярком серебряном свете полной осенней луны он ясно видел их длинные мечи и слышал, как они поют, неспешно идя по каменистому берегу. Как только стало ясно, что они направляются прямо к доске объявлений, Хасимото дал предупредительный выстрел.

Когда люди Тоса сбросили две доски в реку, на мосту началось безумие. Самураи сражались в лунном свете, звучали воинственные кличи, сверкали и лязгали мечи. Тоса было меньше, они были менее опытны и бежали к ближайшей улице, где Хасимото зарубил одного из них. Другого убил Харада, а третьего захватили — живого, но тяжелораненого. Остальные пятеро сбежали. Хасимото и еще несколько ополченцев были легко ранены. Они вернулись в штаб, чтобы доложить о происшествии Хидзикате. Хасимото выдержал испытание, получил пятнадцать рё за доблесть и стал полноправным членом отряда.

Мрачными наклонностями и потрясающим мастерством испытанных убийц из Синсэнгуми неоднократно пользовался их командир. Как уже отмечалось, Кондо Исами обладал непреклонной волей к власти, усиленной вирусом самомнения. Та же воля к власти погубила Сэридзаву Камо, которого Кондо «вычистил» из ополчения. И, безусловно, именно по причине невероятного самомнения Сэридзава прошлым летом зарубил одинокого борца сумо в Осаке, что повлекло за собой попытку отмщения со стороны товарищей борца. Кондо тут же доложил об инциденте в магистрат Токугава в Осаке. «Мы убили их, потому что они нас оскорбили», — сказал он, ожидая, что это заявление все уладит. Но судебный чиновник по имени Утияма Хикодзиро не одобрял обычные для Синсэнгуми силовые методы добывания денег. Более того, он был известен своей несклонностью спускать дело на тормозах. Он настаивал, чтобы Кондо припомнил детали мнимого оскорбления. Кондо стоял на том, что, раз ополчение действовало по приказу протектора Киото, дело лежит вне юрисдикции властей Осаки. Хотя Утияму вынудили прекратить расследование, позже он заплатил высшую цену за то, что бросил вызов авторитету Кондо.

Это случилось в следующем мае (1864 год). Кондо в сопровождении Окиты, Харады, Нагакуры и Иноуэ нарочно отправился в Осаку. Они узнали, что Утияма работает примерно до десяти часов вечера, а затем в паланкине добирается с работы домой. Они знали, что паланкин пересечет определенный мост и что по причине позднего времени поблизости никого не будет. Кондо и его люди поджидали в темноте на подходе к мосту.

Паланкин Утиямы сопровождал телохранитель. Но это ничего не изменило. Как только из темноты внезапно появились пятеро человек с мечами наголо, охранник и носильщики спаслись бегством. Окита проткнул мечом тонкую бумажную стенку паланкина, ранив Утияму. Затем того вытащили наружу и обезглавили. Голову насадили на бамбуковый шест, воткнув его в мягкую землю у моста. Рядом оставили плакат с фальшивым объявлением, что Утияму постигла «кара небес» за преступления против народа, представив все так, будто очередной чиновник Токугава погиб от рук ронинов. План оказался успешным. Синсэнгуми обвинили в убийстве Утиямы только через четверть с лишним века, когда все участники нападения, за исключением Нагакуры, были уже мертвы.

@темы: перевод, Хиллсборо

---

Hokusou Shinsengumi (Синсэнгуми на севере) - манга

[Awakened Soul]

Нашла сегодня случайно в сети, может кому-то будет интересно

Hokusou Shinsengumi (Синсэнгуми на севере)


Эпоха Бакумацу близится к закату. Остатки сил Синсэнгуми брошены в бои войны Босин. «Волки Мибу» отныне делятся на подчинённых Номуры Рисабуро, сподручных Сёмы Кодзуэ и приспешников Хидзикаты Тосидзо. От них зависит будущее Японии… (описание с animanga.ru)

И вот 2 главы на англ. www.otakuworks.com/series/2167/hokusou-shinseng...

@темы: манга

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Чистка

Когда сталкиваются властные натуры, дело нередко доходит до насилия. Если эти люди вдобавок заражены вирусом самомнения, оно может принять крайне серьезный оборот. Если столкновение обострено непреклонной волей к власти, ситуация может стать смертельно опасной. Но если хоть один из них обуреваем стойкой тягой к убийству, все неизбежно хладнокровным убийством и закончится.

Часть пятая

Официально наделенные правом убивать, Синсэнгуми шествовали по улицам Киото и Осаки. Авторитет ополчения рос, и командир Сэридзава Камо пользовался всеми преимуществами своей власти. Вспыльчивый и раздражительный, он наводил ужас на тех, кто рискнул вызвать его гнев, и, по словам Нагакуры Синпати, «его невероятная жестокость ошеломляла даже самих ополченцев». Однажды, когда Сэридзава и несколько его людей прогуливались у реки Кацура в западной части Киото, один незадачливый лодочник случайно задел его линем. Будь на месте Сэридзавы кто-то другой, это рядовое происшествие осталось бы незамеченным и, безусловно, не вошло бы в анналы японской истории. Но Сэридзава рассвирепел, обрубил линь, связал перепуганного лодочника и утихомирился только после пространных извинений, принесенных самураем, которому случилось плыть в этой лодке.

Вскорости после этого необузданное поведение командира Сэридзавы встревожило судебные власти Токугава, отвечавшие за порядок в Киото и Осаке. В конце июня 1863 года некий чиновник из хана Минакути, даймё которого был прямым вассалом сёгуна, подал в хан Айдзу официальную жалобу на Сэридзаву. Услышав об этом, Сэридзава тут же послал четверых своих лучших бойцов, включая Нагакуру, Хараду и Иноуэ, в представительство Минакути в Киото, чтобы арестовать чиновника. «Однако, — вспоминал Нагакура, — тот подозревал, что, если он придет в [наш] штаб, его голова слетит с плеч». Чиновник рассыпался в извинениях. По совету Нагакуры он написал письмо с извинениями в адрес Синсэнгуми. Вскоре Сэридзава получил это письмо и, успокоенный извинениями, показывал его остальным ополченцам, «покатываясь со смеху». Вопрос казался исчерпанным, но на следующий день в штаб в Мибу пришел друг чиновника из Минакути. Он попросил вернуть письмо, поскольку «если князь Минакути услышит об этом, моему другу прикажут совершить сэппуку». Поскольку письмо адресовалось Синсэнгуми в целом, на его возвращение требовалось согласие всех членов отряда. На следующий день более сотни ополченцев собралось в просторном банкетном зале Сумия, настоящего дворца развлечений в квартале Симабара в западной части Киото, чтобы решить судьбу человека из Минакути. «Никто не возражал против возвращения письма», — вспоминал Нагакура, и дело было улажено.

Вскоре некоторые удалились в комнату поменьше, лучше подходившую для запланированных торжеств. На застеленном татами полу стояли низкие деревянные столики, сервированные красивыми фарфоровыми и лакированными блюдами с закусками к превосходному киотскому сакэ. В деревянной стенной нише стояла прекрасная керамическая ваза. Раздвижные двери украшали затейливые пейзажи, включая, возможно, шедевр стиля Кано. «Нас пригласил сегодня сюда князь Минакути», — сказал Сэридзава собравшимся, явно упиваясь собой и своей значимостью. Юных девушек из веселого квартала позвали развлекать мужчин — танцевать, петь, играть на трехструнном сямисэне, следить за тем, чтобы не пустели чашки.

Вскоре Сэридзава напился и, как обычно, сделался вспыльчив. Он осушил чашку сакэ и внезапно брякнул ее на стол. «С обычным своим угрюмым видом, — вспоминал Нагакура, — он обвел всех пристальным взглядом», явно задетый тем, что его чашка не была немедленно наполнена вновь. Потом он взял тяжелый железный веер и двинул по столу, кроша посуду. Женщины перепугались. Когда они попытались покинуть комнату, Сэридзава встал и сбил нескольких из них с ног; прочие же разрыдались. Очистив точно так же и другие столы, он пошел и разбил вазу в нише. Пошатываясь, вывалился в соседний коридор, направился к лестнице и с рычанием отодрал тяжелый брус деревянных перил. Потащил его вниз, где хранились бочки с сакэ, и расколотил их — при этом золотистая жидкость растеклась по полированным деревянным полам.

Затем он направился на кухню и перебил все блюда, попавшиеся ему на глаза. К тому моменту владелец Сумия, его служащие и девушки сбежали из дома. Большинство ополченцев, которым, вероятно, претило поведение их командира и которые несомненно устыдились его, тоже ушли. С Сэридзавой остались только Нагакура, Хидзиката и старик, служивший в Сумия. «Скажи владельцу, — пробормотал Сэридзава, не сводя глаз со старика, — что Сэридзава Камо из Синсэнгуми приказывает ему провести семь дней под домашним арестом за свое дерзкое поведение». Когда Хидзиката передал эти слова Кондо в штабе в Мибу, командир, по словам Нагакуры, «просто сложил руки на груди и тяжко вздохнул».

Несмотря на свою неуправляемость, Сэридзава умел себя вести и был не лишен некоторой чувственности, коей с выгодой пользовался, особенно в отношении определенного типа женщин. Он модно одевался и обладал грубоватой привлекательностью. Будучи командиром Синсэнгуми, он полагал себя выше закона — невероятное самомнение! Без малейших угрызений совести он брал в кредит товары в городских лавках, и в мыслях не держа платить по счетам. Разве не правда, рассуждал он, что он ежедневно рискует жизнью, защищая жителей Киото? Разве закон и порядок в городе не являются строго необходимыми для выживания торговцев? Он даже доказывал, что торговцы, включая владельца некоего магазина кимоно и его красавицу-супругу, в долгу у него. Поэтому Сэридзава не заплатил за изысканное кимоно, которое заказал в магазине, хотя владелец не раз пытался взыскать долг. Наконец он совершил фатальную ошибку, послав за деньгами свою жену, О-Умэ, наивно полагая, что очарованный Сэридзава заплатит.

Он не знал, что Сэридзава уже был очарован во время посещения магазина. Когда О-Умэ пришла к нему в дом Яги, Сэридзава очень обрадовался и пригласил ее в свою комнату. Он выслушал ее просьбы, а затем, когда она договорила, надругался над ней. Но злоба и грубая сила Сэридзавы в сочетании с той самой чувственностью восхитили О-Умэ, и она ушла от мужа, чтобы стать любовницей командира Синсэнгуми.

В июле, когда Синсэнгуми были в Осаке, группа противников Токугава похитила богатого торговца из его дома в Киото. Они убили его и насадили его отрубленную голову на бамбуковый шест, воткнутый в грязь у реки, около моста Сандзё. Они объявили, что это кара небес за «преступную торговлю с грязными варварами». Другой причиной было вымогательство. Бунтовщики нуждались в деньгах, чтобы поднять мятеж. Рядом с головой они поместили листовку с именем богатого оптового торговца шелком из лавки Яматоя. Ему угрожали той же участью, если он совершит «подобное преступление». Предполагалось, что владелец Яматоя выкупит себя, пожертвовав деньги на нужды роялистов, что он с готовностью и сделал.

Но этим дело не кончилось. Вскоре о происшествии прознал Сэридзава Камо. За пять дней до августовского переворота он сказал своим людям: «Если в Яматоя финансируют изменников, мутящих воду в Киото, тогда пусть дадут денег и нам». Сэридзава со товарищи нагрянул в Яматоя. «Закон и порядок имеют свою цену», — грозили они. Их требования были категорически отвергнуты, и Сэридзава принял решительные меры.

Командир Синсэнгуми увел своих людей обратно в ставку в Мибу. А вечером они вернулись к дому торговца с ружьями и даже с пушкой. Они зарядили пушку начиненными порохом ядрами и нацелили ее на склад Яматоя. «Сожгите его дотла!» — зарычал Сэридзава, а затем стоял и смотрел, как его люди обстреливают склад. Искры и тлеющие угли взлетали в воздух. Загорелись соседние здания. На пожарной каланче зазвонил колокол, и вскоре прибыла пожарная команда. Сэридзава, в маске, чтобы скрыть свою личность, приказал своим людям навести ружья на пожарных и пригрозил открыть огонь, если те начнут тушить пламя. Сэридзава взобрался на крышу близстоящего здания и истерически хохотал над разорением, которое учинили он и его люди. Беспорядки продолжались всю ночь и на следующий день, пока склад не был полностью уничтожен. Сэридзава не возвращался в штаб в Мибу до четырех часов дня, опьяненный собственной силой, и все выкрикивал: «Какой восторг! Какой восторг!» (36)

Протектор Киото был крайне встревожен. Его Новое ополчение создавалось, чтобы блюсти закон и порядок. Он больше не мог терпеть поведение, этой цели противоречащее. Кондо и Хидзиката разделяли негодование князя Катамори, хотя и по иным причинам. В отличие от Сэридзавы Камо, сына самурая, Кондо и Хидзиката вышли из крестьян. Задачей самурая было воевать, и за это он получал плату. Он не занимался зарабатыванием денег, это было делом торговцев и крестьян. Так думал Сэридзава. Но не Кондо и Хидзиката. Коль скоро они были роси, им приходилось работать, своими руками зарабатывать на жизнь. Они зарабатывали на жизнь убийствами и не гнушались убить товарища, чтобы не лишиться средств к существованию. То, что эти бывшие крестьяне ныне возглавляли полицейские силы Токугава, было просто-напросто чудом, и они остро сознавали, что их взлет к власти стал возможен только в эти кровавые времена. Поведение Сэридзавы ставило под угрозу само существование ополчения, ставшего смыслом их жизни. Последние несколько месяцев эти двое ждали возможности очистить ополчение от Сэридзавы и его клики. Князь Катамори обеспечил им такую возможность. Но приходилось дожидаться подходящего времени. Это время наступило в краткий период относительного спокойствия, последовавший за августовским переворотом.

Хотя высказывания Сэридзавы ошеломляли его товарищей, те не могли не восхищаться его отвагой. Как раз перед переворотом, когда вокруг императорского дворца нарастало напряжение, Синсэнгуми получили приказ явиться к дворцовым воротам Хамагури, чтобы помочь силам Айдзу и Сацумы противостоять Тёсю. Восемьдесят ополченцев, выстроившихся в две колонны, выступили под командованием Кондо и Сэридзавы. Несмотря на их броскую голубую форму и красно-белое знамя с иероглифом «макото», закованные в броню воины Айдзу, поглощенные предстоящей битвой, не сразу их признали. Стражники у ворот были вооружены острыми копьями. Наставив копья на приближающиеся колонны, они недвусмысленно потребовали от Синсэнгуми представиться. Ополченцы в замешательстве остановились. Они ожидали, что их встретят как товарищей по оружию, а вместо этого к ним отнеслись с подозрением. Пока Кондо, не ожидавший подобного, медлил в нерешительности, Сэридзава дерзко зашагал к воротам. Один из стражников выставил копье так, что наконечник оказался в шести дюймах от лица Сэридзавы. «Мы — Синсэнгуми, — объявил Сэридзава, — и находимся под эгидой князя Айдзу. Мы получили приказ защищать дворец и сейчас войдем». Он засмеялся над внезапной растерянностью воинов Айдзу, вытащил из-за пояса железный веер и в одно движение раскрыл его, демонстрируя патриотическую надпись и отбив оружие стражника. Люди Айдзу осознали свой промах. «Простите нашу дерзость», — сказали они. Сэридзава закрыл веер, сунул его за пояс, словно короткий меч, и проследовал вместе со своими людьми через ворота.

Правая рука Сэридзавы Камо, Синми Нисики, разделял презрение своего начальника к торговцам и его уверенность в том, что командиры Синсэнгуми стоят выше закона (изначально один из трех предводителей, Синми был понижен до заместителя командира. То же звание имели Хидзиката и Яманами). Это презрение, проистекающее из высокомерия, и эта уверенность, проистекающая из испорченности, стоили Синми жизни, но только после того, как Кондо и Хидзиката получили от протектора Киото приказ убрать Сэридзаву.

Как и у Сэридзавы, у Синми было звание мэнкё школы Синто Мунэн. Но этот искусный боец постоянно нарушал устав. Он не только проводил больше времени в веселых кварталах, нежели за выполнением своих обязанностей, но и в ряде случаев вымогал значительные суммы у частных лиц под предлогом того, что эти деньги пойдут на благо ополчения. В начале сентября в одном из борделей Гиона (квартал Киото) люди Кондо предъявили Синми эти обвинения. Его вынудили совершить сэппуку прямо на месте. Синми знал, что в случае отказа будет, согласно уставу, обезглавлен. Не имея иного выбора, перед лицом хмурых противников заместитель командира Синми собственным мечом восстановил свою запятнанную честь. «Потеряв «правую руку», Сэридзава все дальше и дальше шел вразнос, — вспоминает Нагакура. — Он ударился в круглосуточный загул, потакая своим прихотям и наплевав на отряд».
Со смертью Синми осталось убрать четверых приспешников Сэридзавы.

По словам Нагакуры, Кондо был «отважным человеком, не находившем удовольствия в размахивании мечом». Он обнажал свой меч только по необходимости и убивал, только когда был вынужден. Однако такое бывало часто, и один из наиболее значимых случаев произошел дождливой сентябрьской ночью.

Какое-то время Сэридзава и его люди были крайне осмотрительны с Кондо и Хидзикатой, не ожидая от этих двоих ничего хорошего. Несколькими днями раньше их подозрительность обострило вынужденное сэппуку Синми. Но когда Кондо и Хидзиката устроили вечеринку в Сумия, оставшиеся приспешники Сэридзавы тоже пришли. Сэридзаву сопровождали помощники заместителя командира Хираяма Горо и Хирама Дзюсукэ. Хираяма имел разряд мэнкё школы Синто Мунэн, Хирама — ученик Сэридзавы — разряд мокуроку.

Кондо не сумел бы больше угодить троим своим гостям. Он проследил за тем, чтобы специально нанятые девушки без конца подливали им саке. «Это был пир горой, и стены дома сотрясались от песен», — вспоминал Нагакура. Сэридзава и двое его товарищей ушли поздно. Пьяно пошатываясь, они уселись в паланкин, который под проливным дождем доставил их в Мибу. О-Умэ ждала Сэридзаву в доме Яги. Хираяма и Хирама позвали девиц из квартала развлечений. Вечеринка продолжилась в комнате Сэридзавы. По словам Нагакуры, Хидзиката присоединился к веселью, чтобы убедиться, что все трое напьются в стельку. «Упившись до неспособности даже сидеть, они легли спать».

Из комнаты Сэридзавы через длинный деревянный коридор, ведший к соседним комнатам, можно было попасть в садик за домом. Под шум сильного дождя, барабанящего по черепичной крыше, в дом из сада проникли четверо. Сэридзава храпел возле О-Умэ, рядом с ним лежал короткий меч. Здесь же спали и двое других со своими девицами. В соседней комнате спали жена и двое малолетних сыновей Яги Гэннодзё, хозяина дома. Одна из девиц встала, чтобы сходить в уборную. Отодвинув дверную перегородку, она натолкнулась в темноте на двоих мужчин с обнаженными мечами. «Убирайся отсюда, если жизнь дорога», — шепнул один из них.

Сэридзава очнулся от сонной одури, схватил меч, с трудом сумел подняться на ноги и попытался защитить себя. Но Хидзиката и Окита серьезно ранили его. Он выскочил в коридор, вбежал в соседнюю комнату, где спали женщина и дети, и в этот момент один из убийц добил его ударом в спину. Сэридзава рухнул прямо на спящих детей, при этом младшего из них случайно ранило в правую ногу. Когда окровавленное тело Сэридзавы распростерлось на постели, старший брат, Тамэсабуро, заметил бегущего по дому Хираму с мечом в руке. Тамэсабуро пошел в соседнюю комнату, где увидел мертвую обнаженную женщину и обезглавленного мужчину. Хираме и второй девице удалось сбежать, их так и не нашли. Из страха женщина и дети, ставшие свидетелями убийства, так и не выдали властям, кто совершил его.

На следующий день Кондо подал князю Мацудайре Катамори официальный рапорт, гласящий, что Сэридзава и Хираяма были убиты во сне неизвестными. Им устроили торжественные, соответственно их высокому положению в Синсэнгуми, похороны в храме Мибу, недалеко от дома Яги. Гробы стояли рядом. Покойники были одеты в парадные широкие штаны и куртки с гербами их семей. Рядом с каждым лежал его деревянный тренировочный меч. Раны прикрывала белая хлопковая ткань. Присутствовали все ополченцы, включая Кондо и четверых убийц.

Любовнице Сэридзавы таких почестей не воздавали. За телом О-Умэ никто не пришел. Заботами хозяина усадьбы Маэкава ее кремировали и похоронили на кладбище для одиноких. За исключением одного человека из Мито, в отряде не осталось никого из людей Сэридзавы. Его клика перестала существовать. Кондо и Хидзиката стали полновластными предводителями Синсэнгуми.

@музыка: Hiromitsu Agatsuma - Fragile

@темы: перевод, Хиллсборо

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Об оскорблении и расплате

По закону Токугава неотъемлемым правом воинского сословия было право быстро и жестоко карать за любое оскорбление, нанесенное простолюдином. «Сила и отвага самурая — высшие формы мужской доблести, тогда как трусость и подлость суть проявления крайней безнравственности, — писал признанный знаток истории и обычаев самураев. — Единственным для мужчины способом сохранить достоинство перед лицом неуважения или пренебрежения было немедленно сразить обидчика».

Часть четвертая

Пока в Киото нарастало напряжение между Тёсю с одной стороны и Сацумой и Айдзу с другой, ронины-роялисты из разных кланов стекались к будущему театру военных действий. Чтобы не связываться с силами Токугава в Киото, в том числе и с Синсэнгуми, большинство мятежников ожидало начала войны в близлежащей Осаке. Однако их было так много, что местный магистрат Токугава вынужден был обратиться за помощью к протектору Киото. Тот послал группу людей во главе с Кондо и Сэридзавой арестовать или убить бунтовщиков.

Пятнадцатого июля стояла палящая жара. Сэридзава, Яманами, Окита, Нагакура, Сайто, Хираяма и еще двое покинули гостиницу Кё, чтобы освежить себя прогулкой на лодке по реке Ёдо (Кёя, находившаяся в юго-восточной части города, на западном берегу Ёдогавы, к югу от моста Тэнманбаси, была временной ставкой Синсэнгуми в Осаке). На борту они пили сакэ, а сойдя на берег, решили провести вечер в ближайшем веселом квартале. Из-за жары большинство было одето только в кимоно и штаны, вроде тех, какие носили на тренировках по кендзюцу. С собой у них имелись только короткие мечи, поскольку длинные помешали бы в лодке.

На берегу, у мостика, они встретили грузного мужчину, уверенно шагающего им навстречу. По габаритам, тонкому хлопковому кимоно и узлу волос они без труда распознали в нем борца сумо. К несчастью для себя, тот не узнал небрежно одетых людей, вальяжной походкой направляющихся к нему. И, что еще хуже, этот борец принадлежал к хэя [9], члены которой обыкновенно свысока смотрели на представителей самурайского сословия. «Сэридзава об этом знал», — вспоминает Нагакура. И не склонен был спускать оскорбления, менее всего — от простолюдина.

«С дороги!» — потребовал Сэридзава. Борец ответил ему свирепым взглядом. Сэридзава одним движением вытащил короткий меч и рубанул борца по груди, убив его на месте. Синсэнгуми спокойно продолжили путь.

Проблемы начались вечером, когда восьмеро бойцов развлекались в компании восьми же юных девиц легкого поведения в банкетном зале веселого дома под названием Сумиёси. Внезапно с улицы послышался шум. Сэридзава выглянул в окно второго этажа. В свете полной луны он увидел около двадцати борцов с тяжелыми дубинами. Сэридзава спрыгнул на землю, выхватывая короткий меч. Семеро его товарищей последовали за ним, и в лунном свете у веселого дома началась катавасия. Один из борцов выбил у Нагакуры меч. Подобрав его, Нагакура заметил, что лезвие повреждено. Тем временем на него напал еще один. Нагакура нанес ему глубокую рану в плечо. «Хираяма получил удар в грудь, но после отчаянной драки убил противника. Окиту стукнули по голове, но, несмотря на льющуюся кровь, он размахивал мечом, как мельница крыльями. <...> Яманами погнался за убегающим человеком и, рубанув его по спине, убил на месте». Борцы сумо понятия не имели, что бросили вызов пресловутым Волкам Мибу. Зато те, кто выжил и удрал с поля боя, прекрасно сознавали, что это очень опасные противники и что пятеро их товарищей остались лежать замертво в лужах крови, а еще несколько были серьезно ранены.

Синсэнгуми доложили о происшествии властям Осаки. Они заявили, что не знают ни самих нападавших, ни их мотивов и что убили нескольких из них в порядке самозащиты. «Так и знайте, — предупредили Синсэнгуми, — если они снова нападут на нас, мы перебьем всех до единого».

Тем временем представители хэя потребовали от властей, чтобы те «нашли и убили тех роси, что зарубили [наших товарищей], кем бы они ни были». Ответ был столь же краток, сколь и суров: «Роси, на которых напали борцы, были из Синсэнгуми. Нет большего оскорбления, нежели затеять драку с самураями. Самураи с полным на то основанием потребовали расплаты за такое оскорбление». Дело было улажено, когда сумоисты, во избежание дальнейших неприятностей, извинились перед Кондо и Сэридзавой и преподнесли им бочонок сакэ и пятьдесят рё.

При всей своей убийственной нетерпимости Сэридзава по случаю проявлял снисходительность, что изумляло и в то же время приводило в замешательство его товарищей.

В августе Синсэнгуми снова поручили патрулировать Осаку. Как-то вечером Сэридзава и Нагакура дежурили в Кёя, попивая сакэ, пока остальные обходили дозором город. Чтобы разрядить обстановку, Сэридзава послал за двумя девушками, которых видел в местном веселом доме, называвшемся Ёсидая. Вскоре девушки пришли. Они разливали сакэ и, вероятно, пели и танцевали. Сэридзава шутил и флиртовал, и через некоторое время они с Нагакурой уже основательно набрались. Когда Нагакура сказал, что пора кончать веселье, Сэридзава подкатился к одной к девушек с предложением провести вместе ночь. Девушка отказалась. Сэридзава пришел в ярость и велел обеим убираться.

На следующий день он все еще злился на женщин за проявленное ими прошлым вечером неуважение и жаждал расплаты. Он заставил Нагакуру пойти вместе с ним в Ёсидая. «У ворот Ёсидая спала собака, — вспоминал Нагакура. — Увидев это, Сэридзава раскрыл свой большой железный веер и ударом его убил собаку». Когда самураи вошли в дом, Сэридзава кипел от злости. В прихожей их почтительно приветствовали десять женщин, в два ряда стоявших на коленях. «Сэридзава молча окинул всех взглядом. Внезапно он ударил одну из женщин веером с такой силой, что она рухнула без памяти», после чего поднялся по деревянной лестнице на второй этаж.

В комнате наверху к ним присоединились Хидзиката, Сайто и Хираяма, которых Нагакура заранее попросил «просто поприсутствовать», чтобы помочь утихомирить Сэридзаву. Но утихомириваться тот пока не собирался. «Я беспокоился, что тех двух женщин могут убить из-за такого пустяка и [в результате] пострадает репутация Синсэнгуми». Нагакура имел все основания для беспокойства. Сэридзава приказал управляющему привести обеих, твердя, что «нанесенное ими самураю оскорбление непростительно» и что он намерен разобраться с этим. Управляющий растерялся, но отказать не посмел и пошел вниз за девушками. «Он вполне может отрубить вам головы», — предупредил он. Девушки разразились бурными рыданиями, поскольку прекрасно знали репутацию Сэридзавы. «Вы должны пойти», — сказал управляющий. Он предложил им сесть справа и слева от него «покорно сложив руки на коленях». Если Сэридзава будет вести себя враждебно и «выкажет намерение зарубить вас, я положу руки вам на шеи и скажу, что, если он собирается убить вас, пусть сначала убьет меня. Но не думаю, что он меня убьет. Не беспокойтесь об этом, пойдемте со мной в комнату».

Вскоре они присоединились к Сэридзаве и четверым другим ополченцам. «Мне следовало убить обеих за нанесенное оскорбление, — сказал Сэридзава покорно слушающему его управляющему, слева и справа от которого сидели девушки. — Но, поскольку они женщины, я намерен их пощадить».

Сэридзава определенно наслаждался душевными муками девушек, поскольку, сказав это, он положил руку на рукоять короткого меча и произнес: «Вместо этого я обрежу им волосы». Он не сводил глаз с женщины, отвергнувшей его прошлым вечером, и Хидзиката настоял на том, что сам это сделает, — в порядке предосторожности, чтобы Сэридзаву, взявшего в руки меч, ненароком не занесло. После слов Хидзикаты у женщин перехватило дыхание, управляющий вздрогнул, а заместитель командира вытащил короткий меч. Одним взмахом он обрезал длинные черные волосы женщины. По примеру Хидзикаты Хираяма в два счета обкорнал вторую девушку, и гнев Сэридзавы был смягчен.

**********************************
[9] Букв. «комната», основная ячейка сумо. (Прим. ред.)

@музыка: Yamato Ensemble - 06 Midare

@темы: перевод, Хиллсборо

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Новое ополчение

Синсэнгуми буквально означает «Новое [новонабранное] ополчение». И те самые тринадцать человек, составившие ядро отряда, действительно были как на подбор. Членам Синсэнгуми поручено было круглосуточно патрулировать улицы города, а подчинялись они протектору Киото. Официально им пока не дали право убивать, но они разделяли негласное мнение своего господина, что в придачу к изгнанию варваров и защите сёгуна у них имелась более срочная цель — восстановить закон и порядок, уничтожив врагов Токугава.

Часть третья

Синсэнгуми возглавляли два человека, обладавших невероятно сильной волей. Кондо Исами и Сэридзава Камо были ярыми соперниками. Оба были старшими мастерами своих фехтовальных школ, оба привели в отряд своих лучших бойцов. Кондо Исами, родившийся 9 октября 1834 года, был третьим и самым младшим сыном в зажиточной крестьянской семье из деревни Ками-исихара, находившейся в области Тама провинции Мусаси, менее чем в дне пути к западу от Эдо по дороге Косюкайдо. Среди пологих холмов по этой плодородной сельской местности текла широкая и глубокая река Тама — неизменный источник внутренней силы для юношей, чей воинский дух расцветал на ее берегах. Над горами на юго-востоке Тамы вздымалась то прячущаяся в дымке, то покрытая снегами, меняющаяся со сменой сезонов года Фудзи-сан — загадочный символ Японии.

Командир Синсэнгуми Кондо Исами был крестьянином по рождению и воином по натуре, человеком традиционных ценностей и воинского склада ума. На его черной тренировочной форме сзади белой нитью был вышит большой человеческий череп — знак его постоянной готовности умереть в бою. Он вступил в Ополчение роси, желая стать самураем на службе сёгуна. Как предводитель самого грозного из самурайских отрядов сёгуна он поднялся к вершинам иерархической лестницы Токугава и воистину обессмертил свое имя.

Все его лицо излучает силу, но суровые, пронзительные глаза, жесткая линия рта и тяжелая квадратная челюсть производят особенное впечатление. На фотографии — сделанной, вероятно, в феврале 1868 года — единственный на тот момент уцелевший командир Синсэнгуми сидит в церемонной позе, положив руки на бедра, готовый в любой момент ринуться в бой. Позади, на расстоянии вытянутой руки, — смертоносный длинный меч; и кто знает, скольких людей сразил его бритвенно-острый клинок.

При рождении Кондо Исами получил имя Миягава Кацугоро. Он был дитя Тэнпо — эпохи Небесной защиты (1830—1843). С названием определенно промахнулись — по крайней мере в отношении восточных деревень, которым в те годы изрядно досаждали грабители. Тама находилась под властью Токугава, и местные жители гордились тем, что были крестьянами сёгуна. Хотя закон запрещал крестьянам носить оружие, жители Тамы питали склонность к боевым искусствам и литературе. Их воинские традиции уходили корнями в двенадцатое столетие, к самураям, служившим Камакура бакуфу (21). После прибытия иностранцев в 1853 году боевые искусства в Таме расцвели вновь.

Тама была обширной областью. Местный магистрат Токугава не мог обеспечить патрулирование всей территории и защиту от грабителей. Порядок в деревнях поручили поддерживать сельским старостам. Крестьянам в подчинении у этих старост предписывалось изучать искусство боя — чтобы хоть как-то защищаться от грабителей. Некоторые из богатых крестьян строили тренировочные залы и нанимали местных мастеров фехтования в качестве учителей. В их числе был и отец Кацугоро — Миягава Хисадзиро.

Мать Кацугоро умерла, когда он был мальчиком. Его отец был страстным любителем истории. В дождливые дни он собирал троих своих сыновей у семейного очага и читал им хроники о героических деяниях. С ранних лет будущий командир Синсэнгуми приучался высоко ценить литературу и воинские искусства и принимал участие в тренировках в домашнем додзё. Когда Кацугоро было четырнадцать, его отец нанял для сыновей местного учителя фехтования. Его звали Кондо Сюсукэ, и он был хозяином Сиэйкана, небольшой фехтовальной школы в Эдо. Мастер Сюсукэ обучал стилю Тэннэн Рисин (22). Кацугоро проявил подлинный талант к суровым тренировкам кендзюцу. Через год он получил разряд мокуроку, второй из пяти разрядов стиля Тэннэн Рисин. Учитель был поражен свирепостью мальчика, которую тот проявлял как в додзё, так и вне его. Однажды ночью, когда отец отлучился по делам, Кацугоро и его братьев разбудил шум, поднятый вломившимися в дом грабителями. Вместо того чтобы испугаться, братья решили, что это отличный шанс испытать свои навыки. Воры были вооружены ножами. Братья преследовали их с обнаженными мечами. Злоумышленники попытались сбежать с ворованным. Кацугоро завопил: «Стой!» — с пронзительным гортанным завыванием, которому научился у своего учителя. Воры побросали добычу и удрали.

Кондо Сюсукэ старел. Возможно, именно врожденная отвага Кацугоро убедила учителя испросить у Миягавы Хисадзиро разрешения сделать его пятнадцатилетнего сына своим наследником. Разрешение это было дано, и вскоре Кацугоро предстояло стать четвертым потомственным главой школы Тэннэн Рисин. Сын крестьянина сделался самураем. Он оставил родную деревню и жил в Эдо в доме своего учителя, где по-прежнему посвящал себя изучению кендзюцу.

В двадцать шесть лет Кондо женился. О-Цунэ была тремя годами моложе его и в отличие от мужа принадлежала к воинскому сословию. Ее отец был вассалом семьи Симидзу, одной из ветвей дома Токугава. О-Цунэ не отличалась красотой; по всей видимости, у нее была заячья губа. Но она была хорошего происхождения, хорошо воспитана, хорошо образованна и, что, возможно, самое главное, наделена мужеством и чувством благопристойности, что чаще встречается у дочерей самураев, нежели у простолюдинок. Наследник мастера меча встречался со множеством других подходящих невест, куда красивее О-Цунэ. Когда его спрашивали, почему он выбрал в жены именно ее, говорят, что он отвечал: «Я разговаривал с красавицами. Они кичились своей внешностью. О-Цунэ же вела себя куда скромнее и была очень вежлива». Возможно, это признак некоторой человечности будущего командира Синсэнгуми и безусловно связано с его неколебимой решимостью придерживаться стоических принципов класса, к которому он ныне принадлежал.

Они поженились в конце марта 1860 года, когда столицу потрясло убийство регента Ии Наосукэ. Вскоре после свадьбы О-Цунэ вышила на тренировочной форме Кондо череп — символ ее уважения к готовности ее мужа-воина умереть. На следующий год наследник мастера меча получил разряд синан мэнкё — высший разряд школы Тэннэн Рисин. Кондо Сюсукэ отошел от дел, и его приемный сын стал четвертым мастером этого стиля. Под управлением молодого хозяина Сиэйкан процветал. В списке учеников насчитывалось более трехсот имен; в большинстве своем это были крестьяне Тамы. Молодой мастер путешествовал по провинции, давая уроки в местных тренировочных залах. Это был крупный, мускулистый мужчина. Его ступни были столь велики, что служанка в доме его друга была «потрясена гэта невероятных размеров», которые он снял перед тем, как войти в дом. Рот его был так велик, что он мог засунуть в него свой кулак, — шутка, вызывавшая гомерический хохот на гулянках в те бурные кровавые годы, когда он властвовал на полных опасностей улицах императорской столицы. Когда ему было около двадцати семи лет, крестьянин, сделавшийся мастером меча, стал называть себя Кондо Исами (23) — имя, вызывавшее насмешки, страх и ненависть у его врагов, гордость и любовь у добрых людей его родной Тамы, благодарность и надежду — у втянутых в политическую борьбу властей Эдо и благоговейное уважение у них у всех.

Кондо обучался стилю Тэннэн Рисин более четырнадцати лет. Получив в возрасте двадцати девяти лет возможность применить свое умение на практике, он — с великим мужеством, горячим желанием «дать выход [своему] давнишнему негодованию» по отношению к иностранным захватчикам и решимостью сделать себе имя как самураю на службе сёгуну — закрыл двери Сиэйкана и вместе с семью своими лучшими бойцами вступил в Ополчение роси.

Изначально в Синсэнгуми было три командира. Сразу за Кондо и Сэридзавой шел близкий союзник последнего, по имени Синми Нисики. Но Синми был скорее номинальным, нежели фактическим командиром. Значительно более важен для этой истории и для истории Японии Хидзиката Тосидзо, один из двух заместителей командира Синсэнгуми. За свой воинственный нрав он получил прозвище «демон-командир» [5]. Хидзиката был ближайшим и самым доверенным другом Кондо. Как и Кондо, младший сын богатого крестьянина из Тамы, он был красивым мужчиной ростом чуть более пяти футов семи дюймов, белокожим, с почти классическими чертами лица, выделявшими его среди земляков. На фотографии, сделанной после падения бакуфу, в конце 1868 года, вице-командующий армией Хидзиката Тосидзо сидит на деревянном стуле, одетый на западный манер, в военных сапогах до колен, с мечом на левом боку. Коротко стриженные черные волосы, уже не собранные в узел, зачесаны назад. Больше всего поражают глаза, выдающие твердую, но спокойную готовность — почти жажду — умереть, с которой он и отправился на последнюю свою битву.

Хидзиката был на год моложе Кондо. К пяти годам он потерял обоих родителей и жил со старшим братом и его женой в доме своей семьи в деревне Исида, под сенью древнего и величественного храма Такахата Фудо. В одиннадцать лет он в течение недолгого времени учился ремеслу на большом торговом предприятии Мацудзакая в Эдо. Вернувшись в родные места, мальчик делил свое время между родным домом и находившимся неподалеку жилищем старшей сестры и ее мужа в Хино, почтовой станции на дороге Косюкайдо. Когда Хидзикате исполнилось шестнадцать, он посадил за домом бамбук [6] и дал себе клятву — абсурдную, но в то же время пророческую — «стать самураем». Стебли этого бамбука короткие, прямые, не толще человеческого пальца и идеально подходят для изготовления стрел. Его выращивание считалось актом предусмотрительности — для подготовки к войне — и подобало самураю. Кроме того, подходящими для самурая занятиями были каллиграфия и стихосложение (как в китайской, так и в японской традиции), которыми Хидзиката страстно увлекался. Особенно он любил хайку. Перед отъездом в Киото он оставил в Хино сборник хайку, написанных под псевдонимом Хогёку.

Зять Хидзикаты, Сато Хикогоро, получил под руководством Кондо Сюсукэ разряд мэнкё и право обучать стилю Тэннэн Рисин. Ранее он унаследовал от отца обширное поместье и высокое положение старосты деревни Хино. Хотя Сато принадлежал к крестьянскому сословию, его скорее можно было назвать деревенским помещиком, нежели фермером. Незадолго до того, как Хидзиката дал свою пророческую клятву, Сато построил около своего дома фехтовальное додзё, где время от времени преподавали мастер Сюсукэ и его наследник. Кроме Сато, Кондо и Хидзиката поддерживали близкие отношения с другим местным помещиком, разделявшим их страсть к кендзюцу. Это был Кодзима Сиканосукэ, староста деревни Онодзи. Сато был шестью годами старше Кондо, Кодзима — тремя. Двое старших мужчин давали своему наставнику уроки литературы, когда Кондо преподавал кендзюцу в частном додзё Сато или в саду перед домом Кодзимы.

Мастер Сюсукэ и его сын были признательны своим состоятельным ученикам. Кодзима и Сато обеспечивали значительную материальную поддержку для небогатой семьи Кондо. Оба деревенских старосты продолжали помогать им и после того, как Кондо и Хидзиката вступили в Ополчение роси. В отсутствие учителя Сато обучал стилю Тэннэн Рисин в Хино, а Кодзима — в Онодзи. В кровавые годы в Киото Кондо и Хидзиката получали от них припасы, включая экипировку, в которой так нуждались, а во время новогодних праздников Кодзима собирал с местных учеников деньги, чтобы послать их своему учителю на запад.

Частный тренировочный зал Сато оказался в этой истории местом знаковых встреч. Именно в додзё Хино будущий заместитель командира Синсэнгуми с мечом в руке оттачивал свой талант, и именно здесь он подружился с Кондо Исами. «Он [Хидзиката] обладал приятной внешностью и был склонен к задумчивости, что уравновешивало прямолинейность Кондо», — писал Митио Хирао (25), объясняя, почему эти двое были «близки как братья». Чтобы заработать на жизнь, пока он учился кендзюцу, Хидзиката путешествовал по округе, торгуя особым снадобьем из трав, которое изготавливала его семья. Это снадобье помогало при многих недугах, включая травмы от деревянного тренировочного меча. Страсть к фехтованию у Хидзикаты была столь велика, что вместе с черным плетеным ящиком для лекарств он всегда носил с собой фехтовальную экипировку, «останавливаясь по пути, — пишет Кан Симосава, — чтобы в каждом достойном внимания додзё вежливо попросить об уроке. Однако в то время его лицо был нежным, как у девушки. Хотя впоследствии он сделался заносчив, благодаря его уму и обаянию все относились к нему по-доброму» (26).

«Он слегка смахивал на торговца, — вспоминает один из его товарищей, время от времени занимавшийся в Сиэйкане. — Немного сутулился, но был высоким и стройным. И одним из самых красивых мужчин в группе [в Сиэйкане]. В общении он был проницателен и вдобавок очень умен. Предпочитал казаться слегка неприветливым и <...> ко многим испытывал неприязнь. Сидя напротив кого-нибудь, он сперва медленно оглядывал человека с ног до головы. Затем начинал негромко говорить».

Хидзиката официально поступил в додзё Кондо только весной 1859 года, несколько лет спустя после их встречи. В Сиэйкане Хидзиката завязывал маску красивым красным шнурком, за что его втихую дразнили некоторые товарищи, и получил разряд мэнкё. Несколько лет спустя жители родной деревни едва верили рассказам о кровопролитиях в Киото, которые были делом рук заместителя командира Синсэнгуми, поскольку «он был таким мягким человеком». Но, как метко замечает Симосава, «обнажив меч, Тосидзо становился совершенно другим». Однажды, когда обязанности позволили ему ненадолго отлучиться из Киото домой, Хидзиката, как говорят, рассказывал родственникам и друзьям, что стальной клинок одного из его мечей заржавел от обилия человеческой крови.

Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо покинули родные дома на востоке, движимые непреклонной волей к власти. В творившихся на западе беспорядках они увидели выпадающий раз в жизни шанс применить свои выдающиеся боевые навыки для того, чтобы подняться на вершину иерархической лестницы Токугава. Тому, что крестьянские дети вообще возмечтали о чем-либо подобном, не было примеров за всю историю правления Токугава. Без сомнения, это желание было порождено их невероятным самомнением.

Вместе с ними пришло шестеро чрезвычайно одаренных фехтовальщиков, которые стали ядром Синсэнгуми. Юный гений Окита Содзи был старшим сыном самурая из хана Сиракава, даймё которого являлся прямым вассалом сёгуна. Согласно семейным записям, Окита родился в представительстве Сиракава в Эдо в 1844 году. Он рано лишился родителей и в девять лет сделался учеником в Сиэйкане, где и вырос; Кондо был ему как старший брат. В двенадцать Окита провел бой с учителем фехтования князя Сиракавы и одержал победу. К пятнадцати годам он стал помощником учителя в Сиэйкане и преподавал в основном додзё в Эдо и в окрестных деревнях. Некоторые говорили, что даже Кондо не мог победить Окиту в поединке. Как и следовало ожидать, Окита получил разряд мэнкё. Когда Кондо Исами стал хозяином Сиэйкана, Окиту назначили главой додзё.

Нагакура Синпати боготворил Кондо Исами, который был пятью годами старше него. Ронин из хана Мацумаэ, даймё которого был «внешним» князем, Нагакура родился в представительстве Мацумаэ в Эдо в 1839 году. Он был единственным сыном занимавшего хорошую должность самурая этого клана. Семья Нагакуры через брак состояла в родстве с князем Мацумаэ. Из поколения в поколение глава семьи постоянно находился в Эдо, будучи связным провинции Мацумаэ, расположенной на острове Эцу на дальнем севере. Еще мальчиком Нагакура начал заниматься кендзюцу, сперва под руководством учителя своего отца, признанного мастера стиля Синто Мунэн. Как один из лучших учеников своего учителя он получил разряд мокуроку в семнадцать лет. Будучи немногим старше двадцати, он проверял свое умение, путешествуя по школам других стилей неподалеку от столицы. Вернувшись в Эдо, он стал помощником учителя при мастере прославленного стиля Хокусин Итто. Примерно в это время он начал посещать додзё Кондо Исами. Хотя, согласно воспоминаниям самого Нагакуры, он никогда официально не вступал в Сиэйкан, именно он убедил Кондо и других записаться в Ополчение роси.

Яманами Кэйсукэ был на год старше Кондо Исами и родился в 1833 году. Он был вторым сыном главного учителя фехтования хана Сэндай в северной части Японии, который тоже возглавлял «внешний» князь. К моменту прихода в Сиэйкан Яманами уже имел разряд мэнкё стиля Хокусин Итто. Он вызвал наследника мастера школы на поединок. После того как Кондо победил его, Яманами поступил в Сиэйкан как один из самых умелых его бойцов. Впоследствии он вместе с Хидзикатой и Окитой сделался помощником учителя.

Иноуэ Гэндзабуро, четвертый сын самурая Токугава, родился в Хино в 1829 году. Он был старшим из восьми бойцов Сиэйкана, вступивших в Ополчение роси. Отец Гэндзабуро, мелкий полицейский чиновник на службе у сёгуна, поощрял в своих сыновьях желание заниматься воинскими искусствами. Гэндзабуро еще ребенком начал заниматься в додзё Сато Хикогоро. Он и его брат Мацугоро получили от Кондо Сюсукэ разряд мэнкё.

Тодо Хэйсукэ родился в 1844 году. Он утверждал, что является незаконным сыном «внешнего» князя хана Цу, чья фамилия была Тодо. Несмотря на тайну, окутывающую его происхождение, точно известно, что Тодо Хэйсукэ был ронином, когда получил разряд мокуроку по стилю Хокусин Итто в прославленном додзё Тиба. Впоследствии он поступил в Сиэйкан. Тодо, как и Оките, было всего девятнадцать, когда он записался в Ополчение роси.

Харада Саносукэ родился в хане Мацуяма в 1840 году. Даймё Мацуямы возглавлял один из двадцати родственных домов. Его владения располагались в провинции Иё на Сикоку, самом маленьком из четырех основных островов. С собой в додзё Кондо Харада принес свое знание яридзюцу — искусства владения копьем. После неудачной попытки самоубийства у него остался горизонтальный шрам на животе. Он сделал этот знак частью своего герба — горизонтальная линия в круге.

Седьмым членом Синсэнгуми, чрезвычайно близко связанным с Сиэйканом, был Сайто Хадзимэ. Ровесник Окиты и Тодо, необычайно высокий — пяти футов одиннадцати дюймов ростом, он делил с этими двумя положение самого младшего в группе Кондо и славу одного из лучших фехтовальщиков. Сайто родился и вырос в Эдо и был сыном вассала Мацудайры из хана Акаси, также относившегося к родственным домам. Сайто не вступал в Ополчение роси Киёкавы и не отправлялся в Киото с остальными. По слухам, он убил в Эдо самурая из числа сторонников сёгуна перед тем, как сбежать в Киото и присоединиться к своим друзьям.

Сэридзава Камо родился в первый год Тэнпо — 1830-й, — четырьмя годами раньше своего соперника Кондо Исами. Он был избалованным младшим сыном состоятельного самурая низкого ранга из хана Мито. Мастер фехтования школы Синто Мунэн, он держался твердо и прямо — без меры гордый, хорошо сложенный и наделенный исключительной физической силой. Словно рисуясь ею, он носил тяжелый веер с железными пластинами, которым угрожал поколотить тех, кто встанет у него на пути. На этом боевом веере было выгравировано восемь китайских иероглифов, означавших «Сэридзава Камо, верный и патриотичный самурай».

«Верный и патриотичный самурай» был привлекательным мужчиной, белокожим, с маленькими темными глазами, которые проницали защиту его многочисленных противников. Столь же галантен, сколь и груб, столь же отважен, сколь и жесток, он был безрассудным, породистым человеком, патологическим пьяницей, который спьяну хватался за меч по малейшему поводу. До вступления в Ополчение роси он был капитаном в отряде оголтелых сторонников императора, страстно ненавидевших иностранцев, — Тэнгу из хана Мито, откуда пошла доктрина сонно-дзёи. Сэридзава командовал примерно тремя сотнями человек. Говорили, что нескольким провинившимся бойцам он в качестве наказания отрубил пальцы, руки, носы или уши. В конце концов он был арестован и приговорен в Эдо к смерти за хладнокровное убийство троих подчиненных, прогневавших его каким-то незначительным проступком. В тюрьме он отказался от еды. Свинцовое зимнее небо, виднеющееся через маленькое окошечко его холодной сырой камеры, напоминало ему о заснеженном пейзаже снаружи. Он сравнивал свою судьбу с участью цветка сливы, присыпанного снегом. Прокусив мизинец, Сэридзава кровью написал стихотворение — как он думал, предсмертное:

В морозном и снежном запустении
Первой ярко зацветает слива.
Цветы сохраняют аромат, даже осыпавшись.

Но перед казнью он попал под всеобщую амнистию, объявленную бакуфу для найма людей в Ополчение роси. И весной 1863 года уже командовал не шайкой мятежников, а легальным отрядом бойцов на службе у сёгуна.

Дурная слава опережала его. Говорят, что, когда в феврале Ополчение роси добралось до Киото, местные жители тряслись от страха перед «демоном Сэридзавой». Властный, с неумеренным сексуальным аппетитом, «демон» имел репутацию человека, падкого до чужих жен. По слухам, в юности он изнасиловал и оставил беременными трех служанок в доме своей семьи. Как командир Синсэнгуми он должен был защищать императорский двор — что не мешало ему заигрывать с любовницей придворного Анэнокодзи Кинтомо, предводителя фракции сонно-дзёи в окружении императора. Когда это дошло до ушей протектора Киото, он недвусмысленно приказал Сэридзаве прекратить мутить воду при дворе. По слухам, Сэридзава изнасиловал жену богатого торговца в своем родном Мито. Женщина впоследствии увлеклась им и умоляла Сэридзаву оставить ее при себе. Предполагается, что патологическое поведение Сэридзавы было следствием сифилиса, который он подцепил от этой женщины, бывшей гейши. Возможно, именно болезнь в сочетании с яростью оттого, что он заразился, привела к тому, что в припадке гнева он разрубил ее надвое и швырнул в реку.

«Эгоизм офицера Сэридзавы Камо на протяжении всего пути [из Эдо в Киото] не поддается описанию», — пишет Симосава. В отличие от Кондо и Хидзикаты, которые присоединились к Ополчению роси как простые рядовые, Сэридзава, самурай по рождению, с самого начала требовал особого обращения. Его наняли как одного из двадцати трех офицеров в отряде. Кондо между тем была поручена нелестная обязанность ехать впереди остальных, чтобы обеспечивать поселение офицеров и солдат на остановках в пути. Как-то раз он забыл найти комнату для Сэридзавы, за что неоднократно просил прощения. Но Сэридзава не принял извинений и затаил обиду. Иронично-недовольным тоном он уверил своих товарищей-офицеров, что переночует под открытым небом и разведет огонь, чтобы не замерзнуть. «Но, — заметил он, — не удивляйтесь, если костер будет немного великоват». Он собрал дрова, сложил их на центральной площади и, когда солнце зашло, разжег огромный костер. Огонь взметнулся высоко в ночное небо, осыпая искрами близстоящие деревянные постройки. Люди с ведрами воды вскарабкались на крыши, чтобы залить его, — но пламя обиды в душе Сэридзавы было не так-то просто погасить.

В Киото он упивался новообретенной властью. Когда пошли слухи, что тигр в местном цирке на самом деле переодетый человек, Сэридзава решил разоблачить обманщика. Он направился в здание, где держали тигра, прошествовал прямо к клетке, вытащил короткий меч и ткнул лезвием между прутьев. Толпа вокруг затаила дыхание, а предполагаемый обманщик издал оглушительный рык, свирепо уставившись в темные глаза предводителя Синсэнгуми. Сэридзава же спрятал меч в ножны и, сардонически усмехнувшись, объявил: «Тигр настоящий».

Ополчение раскололось на две фракции, сплотившиеся вокруг Сэридзавы и Кондо. Из тринадцати изначальных членов восемь были людьми Кондо, остальные — Сэридзавы. Они набрали еще людей, и вскоре их стало больше сотни. Чтобы было проще контролировать рядовых, предводители создали новую структуру власти в отряде. Ниже Сэридзавы Камо и Кондо Исами, номинального командира Синми Нисики и заместителей командира Хидзикаты Тосидзо и Яманами Кэйсукэ стояли четырнадцать помощников заместителей командира. Среди них были Окита Содзи, Нагакура Синпати, Харада Саносукэ, Тодо Хэйсукэ, Сайто Хадзимэ и недавно принятый Ямадзаки Сусуму. Ямадзаки, ронин из Осаки, мастерски владел тяжелым деревянным посохом [7]. Эти шестеро помощников вместе с Хидзикатой и Яманами образовали тесно спаянную группу вокруг Кондо. Среди остальных помощников заместителей командиров были Хираяма Горо и Хирама Дзюсукэ, преданные Сэридзаве. Ниже этих офицеров стояли трое «наблюдателей», и среди них — великан Симада Кай. Симада был ронином из державшего сторону Токугава хана Огаки в провинции Мино. Он изучал кендзюцу стиля Синкэйто в Эдо, где и подружился с Нагакурой. Будучи 330 фунтов весом и почти шести футов ростом, Симада был самым крупным членом Синсэнгуми.

Большинство офицеров жило в усадьбе семьи Яги, одном из многочисленных зданий, стоявших вдоль узких улочек и переулков деревни Мибу. Хозяин дома, самурай невысокого ранга Яги Гэннодзё, был десятым потомственным главой своей семьи и старостой деревни Мибу. Внушительные ворота темного дерева и двухэтажный главный дом, крытые черной черепицей, затейливые решетки на окнах, широкие раздвижные входные двери, застеленные татами комнаты, выводящие через длинный деревянный коридор в сад за домом, — этот дом, эти комнаты и этот сад, содержавшиеся в безупречном порядке, занимали теперь предводители самой знаменитой банды убийц во всей японской истории. На другой стороне узкой улочки стоял одноэтажный дом семьи Маэкава, где ополчение устроило свой штаб. Оба эти дома, где в будущем прольется кровь, хорошо послужили Синсэнгуми.

Из своей ставки в Мибу Кондо Исами писал в Таму Сато и Кодзиме, прося прислать тренировочную экипировку для себя и остальных выпускников Сиэйкана. И Кондо и Хидзиката предчувствовали скорое кровопролитие. Готовясь к этому, они в отдельных письмах просили друзей прислать кольчужные рубашки.

Была утверждена форма — броские голубые куртки с белыми зубцами по низу рукавов. Своим символом отряд сделал китайский иероглиф «верность» — в знак их верности Токугава. Символ Синсэнгуми, звучащий как «макото», был изображен на отрядном знамени, белый на красном фоне. Согласно Симосаве, знамя было приблизительно пяти футов в длину и около четырех в ширину. Ополченцы в форменных куртках ежедневно патрулировали город, неся с собой свое знамя. Они допрашивали или арестовывали непокорных ронинов, бродяг и прочих подозрительных личностей в императорской столице и ее окрестностях. Их грозное шествие по улицам Киото стало обычным явлением. Один из вассалов князя Айдзу вспоминал: «Члены Синсэнгуми собирали волосы в пышные хвосты. Когда ветер дул им в лицо, густые пряди развевались, что делало зрелище еще более внушительным». Вскоре уже в Киото, в близлежащем торговом центре Осаке и в прилегающих областях вряд ли нашелся бы кто-то, кто не сразу узнал бы в них грозный отряд отборных бойцов Токугава.

Во времена правления Токугава ронины существовали всегда. Раньше это были те самураи, которые по какой-либо причине, намеренно или нет, покинули клан и своего господина. «Бесхозные самураи», коротко говоря. Но ронины тревожных последних лет эпохи Токугава — важнейшего переломного момента в истории Японии — совершенно другое дело. Их было заметно больше, и они необязательно принадлежали к воинскому сословию, многие вышли из крестьян. Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо — два самых известных в истории примера «ронинов от сохи».

Большинство тех «ронинов последних дней» были низшими самураями своих кланов — в основном из Мито на востоке, из Тёсю и Тоса на западе, из Сацумы и Кумамото на юге. В то время, когда вся страна оказалась перед лицом беспрецедентной опасности, многим из этих низших самураев были заказаны должности в правительстве и право голоса в государственных делах. Они находились в зависимости от своих ханов и номинально были самураями, с правом носить два меча, фамилию и фамильный герб на одежде, — но обращались с ними как с простолюдинами. Превосходный пример самурая лишь по названию, ставшего ронином, — Сэридзава Камо. К таковым же можно отнести Сакамото Рёму, выходца из семьи богатого самурая-торговца из Тоса (27). Эти ронины по сути дела оставляли службу у своих даймё, лишаясь их защиты и финансовой поддержки, ради того, чтобы присоединиться к опасному национальному движению, — что часто стоило им жизни. Как и предводители Ополчения роси, многие из них, если не все, пылко ненавидели иностранцев и жаждали сразиться с ними.

Феномен ронинов этой эпохи можно сравнить с движением за социальное равенство в тоталитарном обществе. Многими двигало скорее желание носить два меча и выглядеть как самураи, нежели возвышенные политические стремления. Это свое желание они исполнили, став ронинами якобы из «верности».

Как фехтовальщики Кондо и Хидзиката формально, может статься, и уступали некоторым своим подчиненным, особенно гению фехтования Оките Содзи. Но недостаток ловкости и умения они восполняли силой духа, отвагой и непреклонной волей к власти. Эта воля к власти — безусловно, самое страшное их оружие, и раз за разом оказывалось, что нет ему равных на залитых кровью улицах Киото.

Но, несмотря на свои положительные стороны, воля к власти в сочетании с вирусом самомнения — убежденности кого-то в том, что он более ценен, нежели другие люди, — обыкновенно выливается в трагедию, нередко ведущую к смерти «носителя». Не будучи патологией в медицинском смысле, самомнение действительно своего рода вирус, и за всю историю человечества его носителями в основном были люди беспринципные — гораздо чаще, чем те, кто непреклонной волей к власти не обладал. Диктаторы, деспоты, завоеватели, бандитские главари, серийные убийцы, главы культов — словом, тираны, преступники и головорезы, все как один — с тягой к убийствам, какой даже близко не обладало подавляющее большинство тех, кому выпало несчастье родиться в одном месте и в одно время с ними.

Что отличает Кондо, Хидзикату и некоторых других их соотечественников — как друзей, так и врагов, включая даже мерзавцев вроде Сэридзавы, от беспринципной клики жестоких злодеев всех времен и народов, не связанных никакими общественными и этическими устоями, — это строгий неписаный кодекс самурая, бусидо. Его они ставили превыше всего, даже жизни, по его заветам они жили и умирали — хотя толковали этот кодекс подчас по-разному. Но эти люди меча, как хорошие, так и дурные, были детьми своего быстро меняющегося общества середины девятнадцатого столетия, когда самураи и их кодекс чести стремительно уступали место новому материализму наступающего Запада.

Весной 1863-го, третьего года эпохи Бункю, сёгун наконец дал императору обещание изгнать иностранцев к 10 мая. В апреле он выехал из Киото в Осаку, чтобы подняться на борт принадлежащего Токугава военного корабля «Дзюндо Мару» под командованием Кацу Кайсю. Иэмоти намеревался наблюдать с корабля за Осакским заливом и за усилением береговых укреплений в этом жизненно важном регионе, столь близком к священной императорской столице. Синсэнгуми отправились в Осаку, чтобы охранять сёгуна.

9 мая, за день до назначенного срока, правительство Токугава уступило требованиям Великобритании относительно репараций за убитых самураем из клана Сацума в Намамуги. Это, разумеется, дало радикально настроенным придворным и их союзникам из числа самураев отличный предлог для удара по бакуфу. Правительство, в свою очередь, призвало сёгуна вернуться в восточную столицу — не ради притворного обещания изгнать иностранцев, которое было не более чем уловкой, чтобы успокоить радикалов в Киото, включая самого Сына Неба, а ради того, чтобы убрать Иэмоти подальше от опасной ситуации на западе.

Десятого мая роялисты Тёсю, самого радикального клана, чтобы продемонстрировать безупречную верность императору и готовясь к грядущей войне против Токугава, собрались в Симоносэки, крайней юго-западной точке их провинции. Пролив Симоносэки отделял остров Кюсю от главного острова Хонсю и был крайне важен — иностранные корабли проходили через него, направляясь из Иокогамы в Нагасаки и далее в Шанхай. Вечером два военных корабля Тёсю обстреляли в проливе ни в чем не повинный американский торговый корабль. Двадцать третьего числа того же месяца люди Тёсю обстреляли французское посыльное судно с артиллерийских батарей на побережье Симоносэки, а три дня спустя открыли огонь по голландскому корвету в тех же водах. У американцев и французов обошлось без жертв, а вот у голландцев четверо были убиты и пятеро серьезно ранены.

Таким образом Тёсю решили взять в свои руки выполнение невыполнимого обещания сёгуна изгнать иностранцев. В результате они перехватили влияние на императорский двор, потеснив Сацуму, и тем самым еще больше ослабили власть Токугава в Киото. Но возмездие было скорым и жестоким. Первого июня американский военный корабль, вышедший из Иокогамы, потопил два корабля Тёсю у Симоносэки, повредил третий и обстрелял батарею на берегу. Четыре дня спустя два французских военных корабля вошли в пролив и разрушили еще несколько батарей. Чтобы окончательно добить противника, примерно двести пятьдесят французских солдат высадились в Симоносэки и временно захватили две оставшиеся батареи. Они уничтожили большинство орудий Тёсю, сбросили запасы пороха в океан и захватили мечи, шлемы, доспехи и мушкеты, после чего в тот же день снова погрузились на корабли и отплыли.

Быстрый и не сопоставимый по мощи ответный удар послужил Тёсю тяжким уроком. Как и все прочие самураи, они пребывали в неколебимой уверенности, что в реальном сражении иностранцам нечего противопоставить их непревзойденному боевому духу. Этот миф был за каких-то пять дней разрушен непревзойденной военной мощью трех иностранных кораблей. Вот тогда-то поборники изгнания варваров раз и навсегда осознали, что, пока они не сократят колоссальный технологический разрыв между Японией и иностранными государствами, их цель так и останется несбыточной мечтой.

Сэридзава и Кондо были уверены, что понимают ситуацию в императорской столице лучше, чем власти в трехстах милях к востоку, в замке Эдо. 25 мая они обратились к бакуфу с просьбой оставить сёгуна в Киото — чтобы не дать радикалам повода нанести удар по бакуфу в наказание за то, что сёгун вернется в Эдо, не выполнив своего обещания. Но Сэридзава и Кондо были не более чем бойцовыми псами бакуфу, и их прошение оставили без внимания. В середине июня сёгун отплыл в Эдо на «Дзюндо Мару».

По иронии судьбы и у Синсэнгуми, и у возглавляемых Тёсю роялистов была одна и та же великая цель: изгнать иностранцев во имя императора. Однако средства достижения этой цели сделали их злейшими врагами. Синсэнгуми собирались сражаться с иностранцами под военным руководством сёгуна Токугава. Роялисты же, возглавляемые Тёсю, — уничтожить Токугава бакуфу как самое опасное препятствие на пути к их цели. После того как власти Эдо согласились выплатить Великобритании репарации, Кондо Исами понял, что бакуфу еще не готово осуществить дзёи. Хотя он собирался со временем вернуться на восток, чтобы начать там войну против иностранцев, все же он решил, что его люди, признанные защитники сёгуна, пока должны оставаться на беспокойном западе, даже и в отсутствие Иэмоти, — чтобы сдержать настроенных против Токугава радикалов, которые использовали бы неспособность сёгуна изгнать иностранцев как повод ударить по нему. Для Кондо Исами защита сёгуна Токугава стала первостепенной задачей.

Тем безумным жарким летом третьего года Бункю смертельные враги Синсэнгуми купались в императорской милости. В Киото роялистов Тёсю поддерживали экстремисты из числа приближенных императора, во главе с придворным Сандзё Санэтоми. Но слава Тёсю в Киото была столь же скоротечной, сколь и их триумф в Симоносэки. В середине августа Айдзу и Сацума заключили военный союз, снова сместив баланс сил при дворе в сторону Токугава. 18 августа под покровом ночи тяжеловооруженные войска Сацумы и Айдзу захватили девять Запретных врат дворца, преградив вход людям Тёсю. Четырнадцать сотен вооруженных роялистов, включая тысячу ронинов, собрались у ворот Сакаимати, охрана которых доселе была возложена на Тёсю. Старший вассал внешнего князя Йонезавы в письме сыну описал эту напряженную сцену так:

«Cтороны стояли друг против друга, с пушками и винтовками наизготовку. <...> На всех были доспехи, и хотел бы я, чтобы ты воочию видел это величественное зрелище. Хан Тёсю не выказывал страха [перед лицом опасности]. В числе их самураев были юноши лет пятнадцати-шестнадцати с виду. На них были белые креповые куртки и белые же головные повязки, в руках они держали западные винтовки, и их совсем не смущало противостоящее им огромное войско. Напротив, они выдвинулись вперед, с нетерпением ожидая вражеской атаки».

Несмотря на свою отвагу и решимость, воины Тёсю не могли тягаться с тяжеловооруженными отрядами Айдзу и Сацумы. Преданные двором, эти поборники доктрины верности императору нацелили свои орудия на дворец. Но тут им предъявили императорский приказ: немедленно отступить, иначе их заклеймят «врагами императора». Оставалось только подчиниться. Тёсю были изгнаны из Киото вместе с семью радикально настроенными придворными во главе с Сандзё Санэтоми. Синсэнгуми, включая Хидзикату Тосидзо, сражались на стороне Айдзу и Сацумы. О доблести «демона-командира» свидетельствуют два следа от удара вражеским мечом на его налобной железной полоске. Он отослал эту полоску в Хино, своему зятю Сато Хикогоро. К посылке прилагалось письмо, в котором Хидзиката заметил: «В Киото меня пока не убили».

Так называемый переворот 18 августа обострил беспорядки в городе. Самураи Тёсю и их союзники-ронины, кому удалось остаться в Киото, ушли в подполье. Они снова поклялись осуществлять «кару небес», и ходили слухи, что Тёсю задумали нанести в Киото ответный удар. И придворных, и простых горожан охватила паника. В свете этой угрозы Синсэнгуми получили от протектора Киото официальный приказ «день и ночь патрулировать город».

Синсэнгуми хорошо делали свое дело. Необычайное самомнение и непреклонная воля к власти их командиров в условиях той эпохи породили в этих на редкость умелых бойцах тягу к убийству, равной которой не было даже в те кровавые годы. Вскоре в городе было восстановлено подобие порядка. В следующем месяце императорский двор наградил каждого из ополченцев золотым рё (28).

Протектор Киото тоже был доволен своим Новым ополчением, которое по сути становилось самой сильной его службой безопасности. Беспримерная мощь ополчения подкреплялась жестким кодексом поведения, разработанным Кондо и Хидзикатой. Именно их крестьянское происхождение укрепило решимость обоих вести себя и свое войско согласно самым стоическим традициям воинского сословия. Строго запрещалось «нарушать кодекс самурая», «покидать отряд», «собирать пожертвования в личных целях», «затевать судебные тяжбы» и «сражаться по личным причинам». Нарушение любого из этих запретов каралось сэппуку (29). Однако не всем нарушителям была дарована честь умереть как подобает самураю; менее достойных обезглавливали. Помимо основных правил существовало на редкость суровое предписание, которое, вероятно, стало одной из главных причин смертоносности членов Синсэнгуми: «Если в схватке вам не удается убить своего противника, вы приговариваетесь к сэппуку — так, как если бы получили рану в спину» (30) [8].

Этот жестокий свод правил был строго обязателен к исполнению, хотя официально его утвердили только через два года (31). Количество ополченцев, вынужденных совершить сэппуку, обезглавленных или убитых иным способом, затерялось в истории, но несколько случаев было описано. Таути Томо из провинции Мусаси неожиданно нагрянул в дом своей любовницы на южной окраине Киото. На столе он увидел сакэ и еду, что пробудило в нем подозрения. Пока он расспрашивал женщину, ее тайный любовник внезапно напал на него сзади. Товарищ обнаружил Таути истекающим кровью и помог ему добраться до штаба, где Кондо и Хидзиката приказали ему совершить сэппуку, — тяга к убийству. Другой человек был точно так же наказан за связь с замужней женщиной — тяга к убийству. Отрядного учителя фехтования, придерживавшегося крайних роялистских взглядов, приговорили к сэппуку за «нарушение порядка в отряде» — тяга к убийству. Один из самых первых членов Синсэнгуми дезертировал, насмотревшись на то, как его товарищей осуждают на смерть и как врагов без счета режут, словно скот, на улицах Киото. За долгое время пребывания в отряде он узнал слишком много секретов, разглашения которых допустить не могли. Его выследили, схватили и зарубили бывшие соратники — тяга к убийству. Еще одного ополченца казнили за попытку вымогательства у богатого торговца — тяга к убийству. Еще двоих, один из которых был изгнан из Синсэнгуми за трусость, убили на улицах Киото за попытку использовать имя отряда к собственной выгоде — тяга к убийству. Одному из счетоводов Синсэнгуми Хидзиката приказал совершить сэппуку за «преступную ошибку в расчетах» — тяга к убийству.

Хотя дезертирство, безусловно, было тяжелейшим из преступлений, поимка беглых членов отряда была делом отнюдь не легким. Выслеживание дезертира могло оказаться затяжным и запутанным процессом, как, например, в случае с неким Сибатой Хикосабуро. Сибата вступил в отряд в 1864 году. Спустя полтора года, в июне 1866-го, он дезертировал после попытки вымогательства в личных целях. Когда Хидзиката узнал о том, что Сибата в хане Идзуси, к северо-западу от Киото, он отправил за ним четверых людей. Эти четверо получили подробное описание Сибаты: внешность, возраст, одежду, прозвища и то, что он говорил на диалекте Мусаси. Он был выдан преследователям властями Идзуси, доставлен в ставку Синсэнгуми в Киото и принужден совершить сэппуку в назидание возможным дезертирам — тяга к убийству.

Самый печально известный пример жестокости Синсэнгуми по отношению к своим же — злополучное, пусть и доселе неясное дело заместителя командира Яманами Кэйсукэ. По словам Нагакуры Синпати, Яманами «был столь же неистовым роялистом, сколь Киёкава Хатиро, Сэридзава Камо и Кондо Исами». Даже протектор Киото восхищался им. Когда Яманами сломал меч в схватке с ронином, даймё Айдзу пожаловал ему новый клинок и восемь рё.

По-видимому, проблема с Яманами возникла на почве разногласий во взглядах, хотя Симосава упоминает и об ожесточенном соперничестве между ним и вторым заместителем командира — Хидзикатой Тосидзо. Яманами явно беспокоило возросшее за последнее время самомнение Кондо и Хидзикаты. Он чувствовал, что они забыли изначальную цель, ради которой члены Сиэйкана вступили в «верный и патриотичный» отряд. Воля к власти, снедавшая в последнее время его прежних друзей, ослабила их былой патриотизм. Согласно большинству источников, беспокойство Яманами усилилось в начале 1865 года, когда Кондо и Хидзиката, недовольные теснотой штаба в Мибу, решили перебраться в более просторное помещение в храме Нисихонгандзи на юго-западе города. Храмовых монахов это решение привело в замешательство. Их протесты Кондо и Хидзиката оставили без внимания. Яманами противился тому, что считал принуждением буддистских священнослужителей. «Есть ведь немало других подходящих мест», — заметил он Кондо и предложил своему командиру передумать. Тот не послушал, и Яманами решился на крайний шаг. Он написал прощальное письмо, где изложил причины, по которым больше не может без зазрения совести рисковать жизнью под началом Кондо. Затем он дезертировал (32).

Яманами бежал в Оцу, город примерно в семи милях к востоку от Киото, на озере Бива. Хотя в деталях последующих событий источники расходятся, согласно и Нагакуре и Симосаве, Кондо отправил за Яманами Окиту. Это было непростое задание. При всем мастерстве Окиты Яманами сам был мастером стиля Хокусин Итто, искушенным, кроме того, в дзюдзюцу. То, что Окита задержал его без борьбы, возможно, показывает, что Яманами покорился судьбе. По возвращении в Мибу он был вызван на собрание руководства Синсэнгуми в доме Маэкавы.

«Дезертирство, — произнес Кондо, нарушив молчание, — запрещено правилами Синсэнгуми». Мрачным тоном Кондо приказал Яманами совершить сэппуку — тяга к убийству. Яманами спокойно выразил свою радость и признательность за то, что на него возложили это самое почетное для самурая задание, и, попросив его извинить, вышел. В комнату он вернулся уже переодетым в парадную одежду. Расстелил циновку поверх чистых татами пола, чтобы не запачкать их кровью, сел на нее, принял официальную позу и положил перед собой короткий меч. Поблагодарив всех присутствующих за долгую дружбу, он обменялся с ними ритуальными прощальными чашками воды и вежливо произнес прощальную речь. Он попросил Окиту Содзи быть его секундантом, наказав гению фехтования «не опускать меч, пока я не дам знак». После чего спокойно взял короткий меч и вонзил его в нижнюю часть живота. Прорезав клинком прямую линию, он упал вперед в последнем всплеске сил, заслужив, по словам Нагакуры, «похвалу Кондо за великолепие», с которым выполнил это последнее задание.

Количество рядовых, разделивших его судьбу, неизвестно. Офицеры тоже не были исключением. Из двадцати двух самых известных только трое пережили те кровавые времена. По меньшей мере шестерых убили, трое совершили сэппуку, двоих казнили. В 1876 году, спустя восемь лет после смерти Кондо Исами и падения Токугава бакуфу, в районе Итабаси новой восточной столицы, Токио, в двух шагах от места казни Кондо Нагакура воздвиг монумент в память о своих товарищах, не переживших революцию. На камне выгравированы их имена. О тридцати девяти сказано, что они погибли в бою, семьдесят один же умер вследствие болезни или несчастного случая, совершил сэппуку или был казнен.

Суровее всего обходились со шпионами и предателями. Сразу после августовского инцидента всем людям Тёсю и их союзникам-ронинам официально запретили появляться в императорской столице. Однако некоторым удалось, переодевшись торговцами или нищими, остаться в Киото в качестве разведчиков. За этими изгоями охотились люди из лагеря Токугава, включая Айдзу и Синсэнгуми.

«Сиси из Тёсю возненавидели Синсэнгуми, — вспоминает Нагакура. — Они пришли к выводу, что, пока в Киото заправляют Кондо и его люди, им будет трудно поднять [еще одно] восстание. Тогда Кацура Когоро (33) выбрал четверых своих товарищей <...> в качестве убийц», чтобы внедриться в Синсэнгуми. 25 августа, спустя неделю после инцидента, несколько человек из Тёсю неожиданно появились в ставке в Мибу. Они заявили, что решили оставить свой хан из-за ссоры с членами клана, и попросили разрешения вступить в Синсэнгуми. Кондо принял их, намереваясь использовать в качестве шпионов, чтобы «разыскать и убить мятежных Тёсю, скрывающихся в Киото». Он приказал новобранцам оставаться в доме Маэкавы и выдал им сто рё на форму и прочие расходы. После встречи с четырьмя людьми из Тёсю «у Кондо странно блестели глаза <...> через некоторое время он вызвал Нагакуру (34) и еще троих» и велел им «быть начеку» в отношении новобранцев.

Ближе к концу сентября Кондо узнал правду. «Мы не можем позволить им уйти», — сказал он и приказал Нагакуре, Оките и остальным «убить их без промедления». Нагакура и двое его спутников обнаружили двоих из Тёсю греющимися на солнце на длинной деревянной веранде дома Маэкавы и быстро прикончили ударами в спину. Тем временем Окита и его товарищ, помощник заместителя командира Тодо Хэйсукэ, ворвались в другую комнату, преследуя двоих врагов, выскочивших в окно. Еще двое ополченцев, тоже изобличенных как шпионы Тёсю, попытались сбежать. Одного поймали, второй ушел с раной в спине.

«Мы хотели привести пленного <...> к командиру Кондо [для допроса]», — вспоминает Нагакура. Когда тот отказался сотрудничать, Харада Саносукэ, известный своей вспыльчивостью, вытащил длинный меч и одним взмахом обезглавил его. «Нам не просто поручили ловить бродяг, расхаживавших по улицам Киото, [теперь] нас наделили и правом убивать их. Сиси, скрывавшиеся в Киото и Осаке, боялись командира Синсэнгуми как демона».

**************************************
[5] Так у Р. Х. (Прим. ред.)

[6] Р. Х. называет этот вид бамбука arrow bamboo; arrow значит «стрела». Русского аналога не существует, латинское название Pseudosasa japonica. (Прим. ред.)

[7] Вероятно, имеется в виду бодзюцу. (Прим. пер.)

[8] Существовали еще два дополнительных предписания: «Если командир отряда смертельно ранен или убит, все его подчиненные должны сражаться до последнего и умереть там же» и «Даже если потери велики, запрещено выносить с поля боя тела погибших, если речь не идет о командире подразделения». Перевод дополнения к уставу — Антрекот. (Прим. ред.)

@музыка: Stephane Picq - Castra's Harmonic Song

@темы: перевод, Хиллсборо

---

Ромулус Хиллсборо и все-все-все

[Рысь Ллиотар]

Верный и патриотичный отряд

Положение дел в императорской столице продолжало ухудшаться. Неуправляемые ронины толпами стекались в Киото. Большинство были роялистами, жаждущими отомстить бакуфу, и все без исключения — «людьми благородной цели». На поясе слева они носили два смертоносных меча. С помощью этих мечей они мечтали изгнать варваров и покарать сёгунат за то, что тот пустил их в страну. Весной 1863 года, когда в Киото лилась кровь и царил хаос, сёгун вынужден был отправиться туда, чтобы лично принести императору клятву изгнать варваров. Бакуфу учредило новый пост — протектора Киото. Официально протектор обязывался обеспечить порядок в императорской столице при подготовке к визиту сёгуна, но истинной его целью было сокрушить врагов Токугава. Под лозунгом «верность и патриотизм» бакуфу вербовало ронинов на востоке, чтобы усмирить ронинов на западе. Напрасно сёгунат неуклюже пытался завоевать преданность членов «верного и патриотичного» отряда с помощью денежных подачек. Когда оказалось, что противников Токугава среди них никак не меньше, чем среди тех, кого им полагалось усмирить, протектор Киото и его сбитые с толку союзники в Эдо в замешательстве остановились.

Часть вторая

Сёгун Токугава Иэмоти был не в состоянии изгнать иностранцев — его правительству, да и Японии в целом, недоставало для этого военной мощи. Горькую правду о том, как уязвима Япония перед иностранной угрозой, давным-давно озвучил не кто иной, как знаток западной военной силы Кацу Кайсю (11). Десять лет назад, перед лицом «пушечной дипломатии» Перри, когда большинство японцев слепо противилось открытию страны, Кайсю, в то время безвестный вассал Токугава, написал письмо в правительство. В этом знаменитом документе он заявил, что Эдо необходимо как можно скорее снять многовековой запрет на строительство больших океанских судов и создать современный военный флот. И для этого — чтобы добыть средства на постройку военных кораблей и производство ружей западного образца, — необходима международная торговля. Хотя и это, и другие предложения Кайсю бакуфу в 1850-х годах приняло, весной 1863-го и в последующие годы Япония по-прежнему оставалась технологически отсталой страной. В то время как большая часть его соотечественников пафосно твердила об изгнании иностранцев силой «самурайского духа», Кацу Кайсю, опередивший свое время, открыто признавал, что без помощи извне — иными словами, без современных военных технологий — у Японии нет шансов выстоять против Великобритании, Франции, России или США. Если она не подготовится к будущему, то, как Китай и Индия, окажется под иностранным гнетом. Кайсю, наряду с горсткой других дальновидных людей, среди которых были как сторонники, так и противники Токугава, знал, что Эдо дало обещание изгнать иностранцев в лучшем случае чтобы успокоить, в худшем — чтобы обмануть императорский двор.

Князя Мацудайру Катамори более заботила защита сёгуна, нежели горькая правда о слабости Японии. Клан Мацудайра из хана Айдзу был вернейшим союзником Токугава, а кроме того, одним из «родственных домов» — на их гербе красовались три мальвовых листа рода Токугава. В возрасте двадцати семи лет уроженец Эдо князь Катамори, глава дома Мацудайра и даймё Айдзу, был назначен протектором Киото. Первое, что ему поручили после назначения, — обезопасить улицы города при подготовке к визиту Иэмоти. В конце 1862 года, второго года эпохи Бункю, руководство бакуфу разработало план, чтобы помочь протектору. В прежние времена они бы усмирили изменников в Киото с помощью самураев из лагеря Эдо, но сейчас у них возникла необычная идея. Токугава бакуфу впервые в истории официально вербовало ронинов — более уважительно именуя их роси, — чтобы подавить мятеж (12). С этой целью правительство объявило всеобщую амнистию, на основании которой даже заключенные, которых сочли подходящими кандидатами для вербовки, получили свободу и были внесены в списки. К февралю сотни людей, в большинстве своем с востока, были завербованы в Ополчение роси, чтобы служить сёгуну на беспокойном западе.

В апреле предыдущего года Симадзу Хисамицу, отец даймё Сацумы и фактический правитель этого могущественного клана, ввел в Киото тысячную армию, что стало беспрецедентной демонстрацией военной мощи со стороны «внешнего» князя. Хисамицу, время от времени принимавший сторону Токугава, понуждал императорский двор поддержать хваленый призыв Эдо к союзу Двора и Военного лагеря. Объединившись с Киото, чтобы укрепить мощь страны перед лицом иностранной угрозы, бакуфу надеялось вернуть себе прежнюю неоспоримую власть. Руководствовались они следующим соображением: если союз будет заключен, роялисты больше не смогут выступать против бакуфу, поскольку это равносильно выступлению против императорского двора. У князя Хисамицу между тем имелись свои скрытые мотивы: став посредником, он укрепил бы свое влияние в Эдо и завоевал авторитет в Киото за счет своих соперников из Тёсю.

По прибытии в императорскую столицу князь Хисамицу, как и ожидал, получил приказ восстановить порядок в городе — что, безусловно, было первостепенным желанием императора Комэя. Тем больше была досада князя, когда он узнал, что радикально настроенные самураи, включая два десятка его собственных вассалов, собираются поднять бунт. Мятежники намеревались проникнуть в императорский дворец и убить сторонников Токугава, которые, как они утверждали, «наводнили» двор. Они ждали появления хозяина Сацумы, рассчитывая на его поддержку, поскольку, по их мнению, Хисамицу прибыл, чтобы объявить войну бакуфу. Поняв, что неправильно оценили намерения Хисамицу, бунтовщики собрались в гостинице Тэрада города Фусими, что к югу от Киото, дабы окончательно утрясти планы военных действий.

Хисамицу послал в Тэрадая девятерых самураев (все до единого — мастера меча), чтобы те привели двадцать своих блудных собратьев обратно в ставку клана в Киото. Результатом стала пресловутая братоубийственная резня в гостинице Тэрада — первая, пусть и безуспешная, попытка восстания против Токугава бакуфу (13).

Среди организаторов провалившегося мятежа был ронин по имени Киёкава Хатиро, старший сын в семье зажиточных производителей сакэ из хана Сёнай на севере Японии. Киёкава питал отвращение к семейному бизнесу, отдавая предпочтение воинским искусствам и литературе. Он учился в знаменитом додзё Тиба, одной из трех крупнейших фехтовальных школ в Эдо (14), и стал прославленным бойцом, имевшим право обучать стилю Хокусин Итто. Будучи вдобавок известным ученым-конфуцианцем, он преподавал это учение в собственной частной школе в Эдо. Он был харизматичным оратором, высоким, изящно сложенным, со сверкающими глазами. Политически активный и амбициозный, он как и многие из его сословия, осуждал бакуфу за проявленную в отношениях с иностранцами слабость. Киёкава прямо и открыто выступал против Токугава. Он был человеком твердых убеждений и, похоже, вспыльчивым. Однажды вечером, возвращаясь после обильной попойки, он едва не столкнулся на одной из центральных улиц Эдо с человеком, шедшим ему навстречу. Тот попытался ударить его дорожным посохом. Самурай вышел из себя. В следующее мгновение он выхватил меч и ловким ударом снес человеку с посохом голову.

Магистрат Токугава в Эдо пристально следил за Киёкавой, зная о его открытых антиправительственных взглядах, и воспользовался вышеупомянутым убийством, чтобы выписать ордер на арест. Но Киёкаву не арестовали. Он отправился на запад Японии, вербовать Сиси в ряды роялистов, и пользовался значительным влиянием среди радикалов Тёсю, Сацумы и Тоса. Хотя мятеж в Фусими с треском провалился, Киёкава не отринул свой девиз — «верность императору, долой бакуфу».

План создания Ополчения роси номинально был предложен неким Мацудайрой Тикараносукэ (15), главным учителем фехтования в Военной академии бакуфу в Эдо и близким родственником сёгуна. В намерения Мацудайры входило обуздать угрожавших правительству ронинов-радикалов в Эдо и его окрестностях. Если бы эти ронины приняли сторону Токугава, бакуфу стало бы проще осуществить союз Двора и Военного лагеря. Однако настоящие организаторы отряда планировали другое. Одним из них был Киёкава, другим — Ямаока Тэцутаро (16), самурай низкого ранга из клана Токугава. Киёкава и Ямаока были близкими друзьями. Оба изучали кендзюцу (буквально — искусство владения мечом) в додзё Тиба. Вскоре после заключения торговых договоров они создали антиправительственную партию, проповедовавшую доктрину «почитание императора и изгнание варваров». Ямаока был помощником учителя кендзюцу в Военной академии бакуфу. Его верность Токугава была несомненной, но, как и Киёкава, он почитал императора и мечтал изгнать иностранцев. Примерно тогда же, когда Ямаока получил от бакуфу приказ надзирать за Ополчением роси, Мацудайра счел Киёкаву идеальной кандидатурой для вербовки других ронинов. Во время всеобщей амнистии ему простили его преступление. Киёкава как предводитель, а также лозунг «верность и патриотизм» стали символом отряда и синонимом «почитания императора и изгнания варваров». Киёкава вербовал и других «верных и патриотичных» людей. Вскоре ополченцев стало уже двести пятьдесят, и по численности отряд сравнялся с армиями многих феодальных владений.

Первый за более чем двести лет визит сёгуна в Киото показал, что Эдо уже не так крепко держит бразды правления, как прежде. Он способствовал дальнейшему росту влияния радикалов при императорском дворе и подстегнул роялистов. 8 февраля 1863 года, третьего года эры Бункю, Ополчение роси отправилось из Эдо в Киото как авангард свиты сёгуна.

До поры до времени члены отряда Киёкавы делали вид, что выполняют приказ бакуфу защищать сёгуна. Они собрались в храме Дэндзуин в Эдо, начальной точке своего трехсотмильного путешествия. Две недели спустя, на девять дней опередив сёгуна, они пересекли деревянный мост Сандзё через Камогаву, текущую по восточной части Киото. Большинство этих воинов с востока до того в глаза не видело древнюю западную императорскую столицу. Был разгар весны (17). На зеленых холмах к востоку от города вовсю цвели вишни. Облетевшие цветы окутывали нижнюю часть Киото бело-розовой дымкой. Вдали, на другом конце города, ополченцы увидели пятиярусную пагоду храма Тодзи — черный монолит, возвышающийся на юго-западе.

Рассказывают, что в ночь перед прибытием отряда в Киото головы трех деревянных статуй из местного буддистского храма были отделены и выставлены вдоль берега реки. Это были изображения трех сёгунов из рода Асикага (18), чье слабое правление длилось пятнадцать поколений. Этот символический акт «кары небес» свершился буквально за несколько дней до прибытия Иэмоти в Киото как недвусмысленная угроза Токугава бакуфу.

Ополченцы разместились в западном предместье города, к северу от Тодзи и в двух милях к западу от Камогавы. Ставкой их сделался храм Синтокудзи в деревне Мибу, окруженной сельскохозяйственными угодьями. Они заселили Синтокудзи и другие близлежащие храмы и частные дома. Большинство роси было одето бедно и убого. У некоторых на одежде не было семейных гербов, и они носили полосатые хлопковые крестьянские куртки. Кроме двух мечей на левом боку, ничто не указывало на их статус самураев. Местные жители, опасаясь такого «пестрого» войска, дали им нелестное прозвище «Мибу роси». Когда же некоторые из солдат принялись вымогать деньги у состоятельных торговцев, запугивать и притеснять местное население, к ним пристала уничижительная кличка «Волки Мибу».

По прибытии в Мибу Киёкава собрал все двести пятьдесят человек в тесном главном здании храма Синтокудзи. Они уселись на застеленный татами пол перед буддистским алтарем, положив мечи рядом с собой. Киёкава встал у алтаря, лицом к собравшимся. Внезапно он без обиняков заявил, сверкая глазами, что верность «людей благородной цели» должна без остатка принадлежать императору, а не Токугава. Ополченцы были завербованы за свою верность и патриотизм, напомнил он. Настоящая цель их прихода в Киото — не защищать сёгуна, а помочь Иэмоти выполнить его обещание изгнать иностранцев. Киёкава предъявил своим людям адресованное императорскому двору письмо, в котором излагались эти соображения и предложено было сделать «верный и патриотичный» отряд войском сонно-дзёи. Письмо подписали все до единого, поскольку никто не хотел выступать против самопровозглашенного предводителя отряда.

На следующий день Киёкава направил письмо во дворец. Радикально настроенное окружение императора приняло его с одобрением. Чиновники Токугава были, мягко говоря, встревожены. Кое-кто предложил убить Киёкаву. Но возможный резонанс среди придворных, отступников-роялистов и даже Ополчения роси склонил власти к тому, чтобы подыскать менее опасное решение проблемы.

«Менее опасное» решение подвернулось в связи с последними событиями в Эдо. В прошлом августе самурай из клана Сацума хладнокровно зарубил британского подданного. Тот вместе с тремя соотечественниками ненароком преградил путь свите князя Сацумы в деревеньке Намамуги возле Эдо (19).

Англичане потребовали от Эдо репараций. Британский флот стоял в Иокогаме в ожидании исхода переговоров между двумя правительствами. В случае провала переговоров британцы угрожали нападением.

Киёкава предложил, чтобы его Ополчению роси позволили незамедлительно вернуться в Эдо и помочь изгнать иностранцев. Бакуфу приняло это предложение, но с тайным умыслом. Сёгун намеренно дал туманное обещание дзёи, чтобы не связывать себя императорским указом, которому, как он знал, не получится следовать. Но правительство Эдо не чуралось обмана. Бакуфу устроило так, что императорский советник отдал ополчению приказ возвращаться в Эдо, — под тем предлогом, что в случае войны они наконец получат шанс сразиться с иностранцами. Но их истинной целью было, конечно, обуздать Киёкаву и его людей, пока те не причинили серьезного вреда.

Невзирая на императорский приказ, несколько ополченцев не подчинились и остались в Киото. Тринадцать из них — большей частью из хана Мито или из провинции Мусаси рядом с Эдо — были особенно верны сёгуну. Они пришли в Киото по приказу бакуфу с двойной целью — защищать сёгуна и изгнать иностранцев. Они не захотели подчиниться приказу отступать, отданному императорским советником, которого уговорил тот, кто объявил себя врагом Токугава, и предпочли покинуть ряды Ополчения роси, чтобы проявлять «верность и патриотизм» под эгидой сёгуна. Тринадцать «отступников» обратились к протектору Киото за официальным разрешением остаться в императорской столице, чтобы «охранять сёгуна, пока он не вернется в Эдо». Разрешение было охотно им дано. Эти тринадцать человек стали ядром грозного отряда Синсэнгуми.

Киёкава Хатиро не отказался от своего вздорного замысла. Вскоре после возвращения в Эдо он решил напасть на сеттльмент в Иокогаме. Для этого он завербовал пятьсот человек, включая Ямаоку Тэцутаро, который вернулся вместе с ним. Они намеревались поджечь город и в последующей неразберихе убить как можно больше иностранцев. А кроме того — подпалить иностранные корабли, стоявшие в порту, разграбить казну иностранных ведомств, пройти около девяноста миль на запад от Эдо до владений Кофу, захватить тамошний замок и сделать его военной базой, чтобы окончательно развязать войну против иностранцев. Узнав об этом, бакуфу отдало приказ убить Киёкаву.

Однажды утром в середине апреля, за два дня до задуманного восстания, Киёкава отмахнулся от друзей, предупреждавших, что его жизнь в опасности. У него была назначена важная встреча в доме друга, которого он собирался завербовать для нападения на Иокогаму. Но друг оказался предателем, выдавшим его планы бакуфу. Он позаботился о том, чтобы Киёкава изрядно набрался сакэ. Когда под вечер опьяневший гость поднялся, собираясь уходить, хозяин настоял на том, чтобы проводить его, ссылаясь на опасность.

На обратной дороге на Киёкаву напали из засады шестеро сторонников Токугава. Он что-то выкрикнул — возможно, имя одного из нападавших, Сасаки Тадасабуро, которого знал как учителя фехтования в Военной академии бакуфу (20). Прежде чем Киёкава успел обнажить меч, его рубанули сзади. Брызнула кровь, и он рухнул наземь.

Смерть Киёкавы поставила крест на атаке на Иокогаму. Когда весть об убийстве достигла ушей его сообщника по заговору, тот заволновался. Киёкава имел при себе список пятисот человек, участвовавших в заговоре. Если бы этот список попал в руки бакуфу, все они были бы привлечены к ответственности, включая и его самого. Он поспешил к месту убийства и нашел тело друга, распростертое на голой земле. Мечи оставались в ножнах. Убитый был одет в широкие штаны в серую полоску и черную куртку на шелковой подкладке. Справа от тела лежала отрубленная голова с узлом черных волос на макушке. Рядом валялся боевой шлем из черного лакированного кипариса. Спина была разрублена горизонтально. На левом плече виднелся глубокий порез, правый бок был рассечен вплоть до основания шеи. Правая рука вытянута в сторону, рядом с ней — веер с железными пластинами, словно Киёкава держал его в тот момент, когда на него напали.

Сообщник быстро обыскал тело. К его великому облегчению, список нашелся. Боясь, что его обнаружат, заговорщик спешил скрыться. Но он чувствовал, что обязан по крайней мере устроить должное погребение головы. Сняв с тела черную куртку, он завернул в нее голову и отнес этот зловещий сверток в дом Ямаоки. Ямаока засыпал голову сахаром и спрятал в стенной шкаф, но спустя несколько дней вонь стала невыносимой. Вскоре местный полицейский стал поглядывать на него с подозрением. Ямаока спрятал голову в мусорном ящике, но вонь никуда не делась. Когда он попытался за волосы вытащить голову из ящика, пряди отделились, и Ямаока ее выронил. Все же он сумел перенести голову в соседний тренировочный зал и спрятать под половицей. Однако вонь снова просочилась наружу, и Ямаоке пришлось закопать голову под большой дикой маслиной, росшей за его домом. В конце концов он похоронил ее в близлежащем храме Дэндзуин, откуда Киёкава Хатиро и его «верный и патриотичный» отряд два месяца назад отправились в Киото.

@музыка: Marc Derell - The Dragonvale Library

@темы: перевод, Хиллсборо